Опасное молчание
Шрифт:
Между тем гуцулка больше не протестовала. Она торопливо начала завертывать малютку в одеяло, но руки ее так дрожали, что никак не могла с этим справиться.
— Позвольте мне, — мягко отстранив ее, сказала Ганна.
Тягостная атмосфера беды, которую принесла в дом болезнь единственного ребенка, казалось, лишила сил молодую мать.
Старик, словно оцепенев в каком-то тупом отчаянии, стоял посреди комнаты, когда Ганна с ребенком пробежала мима него.
Во дворе Ганна сказала:
— Христина Ивановна, пойдите в сельсовет, там вам помогут выяснить —
— Добре, — коротко опустила глаза фельдшерица.
Софийка знала более короткую тропинку вниз по косогору и, раздвигая на пути ветки сосняка, шла впереди, то и дело оглядываясь на молоденькую докторшу, которая бережно несла ребенка.
Потому ли, что в воздухе крепко пахло хвоей, или потому, что ветер утих и солнце по-летнему припекало непокрытую голову, а может быть, и от непривычной крутизны, по какой приходилось спускаться, у Ганны вдруг закружилась голова. Пришлось остановиться, даже на минуту присесть на камень, отдать матери малютку. Достав из чемоданчика косынку, Ганна поспешно накинула ее на голову.
— Теперь я понесу, — пошла вперед Софийка. И почти побежала вниз, к дороге, где из-за крутых поворотов машины всегда замедляли ход.
Когда они достигли асфальта, Ганна снова взяла ребенка, видя, что изнуренная бессонными ночами Софийка едва стоит.
И вдруг Ганна невольно вздрогнула, поняв, что малютка умирает у нее на руках.
«Если бы машина… если бы!» — где-то у самого горла стучит сердце Ганны.
Взгляд матери, невыносимо скорбный, следит за ней. Надо не выдать себя, надо казаться спокойной…
— Господи! Чем перед тобой завинилась моя Дзвиночка?.. За что ты наслал на мое дитя такие страдания и муки?.. — снова полились слезы из глаз матери, охваченной ужасом.
— Легковая машина! — облегченно шепчет Ганна.
В ту же минуту она выбегает на середину дороги и, высоко подняв на руки ребенка, ждет.
Машина затормозила.
«Неужели Любомир Ярославович?..» — волнение, смущение и радость слились воедино.
Секретарь райкома поспешил навстречу бегущим к нему Ганне и незнакомой молодой гуцулке.
— Позвольте, — Ярош хотел взять у Ганны ребенка.
— Нет, — отпрянула она, тяжело дыша. — Вы болели дифтерией?
— Не помню.
— Тогда… это опасно, я сама понесу.
И все же Ганна была вынуждена прибегнуть к операции.
Да, Ганна разрешила матери остаться в больнице, но после стольких дней и ночей, полных волнений, молодая гуцулка уснула, и Ганна до самого утра не отходила от девочки.
В осенний листопад
Когда широкие многоцветные разливы лесов, затопившие ущелья и долины, роняли на землю свое убранство, у дороги зацвела яблоня.
Никогда не видела Ганна ничего подобного. Она в изумлении засмотрелась на это чудо.
— Подсматриваете у природы ее сокровенные секреты? — неожиданно раздался веселый голос за ее спиной. И Ганна испытала что-то похожее на
— Просто удивительно, Любомир Ярославович… Все листья на дереве облетели, а эта ветка в цветах, как весной… Ведь уже близка зима.
Но Ярош ничуть не удивился. Он сказал:
— Весной, видно, кто-то обломал эту ветку…
— Обломал? — невольно вырвалось у Ганны. — Но… тогда она должна была зачахнуть, а не расцвести.
— Эге, мой доктор, — и опять Ганна ощутила его чистое дыхание на своем лице, — разве вы не знаете, что дерево, как и человек… За лето затянулась на ветке рана, вот вновь и зацвела яблоня…
Ганна вдруг почувствовала, что взгляд Яроша словно спрашивал ее о чем-то. И сердце девушки наполнилось давно забытой радостью. Она не может отойти от смущения, стоит, точно школьница перед строгим учителем, боясь поднять глаза.
Наступившее было неловкое молчание рассеялось, когда секретарь спросил:
— Вы по вызову к больному? — и взял из ее рук чемоданчик.
— Нет, в школу. Буду делать прививки от оспы. В прошлый раз несколько ребят сбежали…
— Брр, я бы тоже сбежал, — засмеялся Ярош.
Ганна не может сдержать улыбку.
Они идут рядом, и Ганна, стараясь казаться очень спокойной, рассказывает о том, что природа сама показала пути защиты от оспы.
Из наблюдений известно, что крестьянки, заражавшиеся при дойке коровьей оспой, тем самым защищались от обычной, черной оспы и либо не болели ею вовсе, либо очень легко переносили эту тяжелую болезнь.
— А вам делали прививку, Любомир Ярославович? — вдруг прямо посмотрела ему в лицо Ганна.
— Да, мой доктор, — шутливо отозвался Ярош, — вот могу даже показать.
— Не надо, я вам верю.
Они не виделись почти всю зиму. И у Ганны часто сжималось сердце от смутной тоски по Ярошу. Что бы она ни делала, куда бы ни шла, а в мыслях — Мирко… — так секретаря райкома любя называли между собой люди.
Теперь Ганна уже знала почти все, что вместилось в тридцать семь лет, прожитых Ярошем.
…Дорого надо было заплатить барону, мадьяру Галю, арендовавшему эти земли, чтобы поселиться на плодородном участке. А в скалах — там селится кто хочет: дешевые рабочие руки пану нужны. Точно орлиные гнезда, липнут к скалам убогие хижи гуцулов… Вот в той, совсем повисшей над обрывом, у лесоруба Ярослава Яроша родился седьмой ребенок, Мирко…
Рано в его детство ворвались жгучие, холодные весенние росы, едкий дым ватры [12] , медленно уходящий через отверстие в потолке колыбы [13] к низким осенним облакам.
12
Костер.
13
Пастушья хижина.