Опасное задание. Конец атамана(Повести)
Шрифт:
Секретное совещание
Было два часа ночи. Махмут узнал это, когда его привели к Крейзу, и в комнате, примыкающей к кабинету председателя УЧК, он бросил взгляд на стену, где висели большие круглые часы в темном футляре.
В этой комнате за письменным столом с пузатыми точеными ножками и залитым чернилами сукном всегда сидел кто-нибудь из дежурных чекистов.
В этот раз дежурил хорошо знакомый Махмуту Байгали Косов.
Словно боясь зацепиться за Махмута взглядом, он усердно выскабливал ножом с сукна неистребимые
— Баке, — обратился к нему Махмут, — увидишь отца, передай привет, пожалуйста.
— Молчать! Кто разрешил разговаривать! — Выкрикнул в спину Махмуту один из конвоиров и тревожно задышал в затылок.
Косов показал на дверь кабинета рукой, давая понять, что можно заходить.
«И этот тоже считает меня врагом», — подумал Махмут. По сердцу остро царапнула боль.
— Шагай! — подстегнул жесткий окрик конвоира.
Махмут поддернул книзу гимнастерку, на которой не было ремня, решительно потянул на себя дверную ручку и шагнул в кабинет. Глаза сразу охватили все: и широкую спину Думского, и занавески на окнах, Чалышева в наглухо застегнутом френче из легкой серовато-белой парусины, клубы табачного дыма, сгрудившиеся над ламповым стеклом, склонившегося над бумагами Крейза и поблескивающую в его руках лупу.
— Рестованный Ходжамьяров доставлен по вашему приказанию, — отчеканил из-за спины Махмута конвоир, зашедший с ним в кабинет (второй остался за дверями), и, секунду помолчав, добавил: — привел рестованного Петров.
Крейз отшвырнул на край стола лупу, выпрямился, поглядел на Махмута исподлобья, как никогда не глядел раньше, и отрывисто спросил:
— Почему настоял не отправлять задержанных с оружием в чека?
— Хотел быстрее узнать, откуда взяли винтовки, кому везли.
— Только тебе они это сказали бы? — едко усмехнулся Крейз.
Махмут опустил голову.
— Ну, узнал кому везли? — последовал новый вопрос.
— Нет.
— А от кого везли?
— Узнал. От Дутова винтовки.
— Кто тебе сказал это?
— Кабир.
— Какой же тогда был смысл убегать Кабиру, если он дал показания?
— Не знаю.
— А с дочерью Токсамбая ты как связался?
Махмут тяжело посмотрел на Крейза и не ответил.
— Сам видел бая?
— Нет, Айслу сказала, что он ночует в доме на скотном дворе.
— И про гостей она сказала?
— Она.
— А может, и Айслу никакой там не было?
Допрос продолжался долго.
И все время Чалышев сидел, откинувшись на спинку кресла, разглаживал ладонью морщинки на сукне стола. Ни одного вопроса он пока Махмуту не задал.
Думский воевал с поминутно гаснущей трубкой, сердито сопел и иногда исчезал за густым облаком сизого табачного дыма, который отгребал ладонью к окну, хотя оно было наглухо закрыто.
— Что ты сказал Чалышеву после того, как первый раз допросил Кабира?
Махмут через силу поднял глаза на Крейза и, помешкав, ответил:
— Сказал, если допрошу Кабира еще раз, все о винтовках узнаю. И Алдажар тогда уступил.
— Советовал оставить возле
— Так ведь…
Махмут вдруг понял, как все складывается против него. Что и он, будь на месте председателя чека или Алдажара, мог… И уже не в состоянии справиться с волнением, он шагнул ближе к столу, прижал к груди руки и заговорил торопливо, взахлеб:
— Все равно, не думайте. Я же не враг. Не предатель, Кого угодно спросите. Может, сам попал в западню, не так сделал как надо. Только я не враг советской власти, — голос у него задрожал и осекся.
— Да ты закури, Маке, закури, — протянул Думский кисет, — бумажка-то имеется?
— Есть, есть, — благодарно улыбнулся Савве Махмут и стал торопливо сворачивать цигарку.
Неожиданно, будто кто вытолкнул его, поднялся Чалышев.
— Ты на даче у Да У-тая уходил с террасы?
— Уходил.
— Зачем?
— Товарищ Думский посылал.
— А с кем ты тогда разговаривал в кустах?
Махмут вздрогнул, уже свернутая цигарка порвалась, махорка из нее высыпалась. Нелепость нового обвинения ошеломила, сбила с толку.
— В кустах? — побледнел Махмут.
— Да, в кустах. Чего затрясся?
— Ни с кем не говорил. Прибежал на террасу, ему, — показал Махмут на Думского, — сказал, что солдата с офицером видел в кустах.
— Врешь, брось притворяться! Нам все известно, — меняясь в лице, выкрикнул Чалышев и повернулся к Крейзу. — Вину с себя не снимаю за то, что уговорил меня Ходжамьяров. До сих пор не могу понять, как это ему удалось и как я поддался на его провокацию, — недоумевающе развел он руки.
— Да, промахнулся ты, Чалышев, основательно промахнулся. И мы с тебя за это спросим, — в голосе у Крейза зазвучали металлические нотки.
— Спрашивайте, — воодушевился Чалышев. — Сознаюсь, проглядел байского прислужника. Не думал, что за юбку продаст нас всех. Мне, который из петли его вытащил, такой смертельный удар нанесет, — и Чалышев закрыл глаза, как если бы действительно получил этот удар. — Правильно говорит наш степной народ, — после того как открыл глаза, понизил Чалышев доверительно голос, — если выкормишь тощую корову, рот и нос будут в сале, а если выкормишь дурного человека, они будут в крови. Я вырываю жалость к тому, кого спас. Когда его осудит трибунал, попрошу, чтобы мне разрешили расстрелять этого предателя. Я уверен, он это сорвал операцию с атаманом. Он предупредил Дутова.
Махмут отшатнулся и обвел диким взглядом комнату. Под Думским глухо заскрипел стул. Савва повернулся всем корпусом к Чалышеву, удивленно посмотрел на него и медленно вытянул изо рта трубку.
Чалышев перехватил этот взгляд, понял, что переборщил, но отступать было уже поздно. И он поэтому выдержал взгляд Саввы, не отвел от него свой.
А тот уже засопел непримиримо, повел короткой шеей и опустил на стол кулачище:
— Да ты чего несешь? Да я хоть перед ста трибуналами за Ходжамьярова голову прозакладываю. Так вот, — и Савва шлепнул по колену ладонью, припечатывая сказанное.