Опасное задание. Конец атамана(Повести)
Шрифт:
Старика мучили сразу изжога и грыжа. Он поминутно глотал соду и злился на все и на всех: на жену, на кормившую пережаренными котлетами, на Деникина за то, что не может справиться с большевиками, а в результате приходится из-под полы доставать спирт — самое действенное лекарство от изжоги, да еще и платить за него бешеную цену. Злился доверенный и на дочь, спутавшуюся с английским боцманишкой. «Тому что!.. Помашет на прощанье ручкой — и все… Адью!»
А когда Блоха бывал не в духе, он не мог молчать. Ему не терпелось открыть душу перед
— Ты хоть ни черта в политике не смыслишь, а я тебе все же скажу, — с упоением, что может выговориться, впивался старик в Джанименова выцветшими глазами, в которых как бы переливались капельки воды. — Ни один интеллигентный, с тонкой душой человек не пойдет за красными, за их Лениным-Ульяновым. За него пойдет лишь голытьба — та, которая не жнет, не сеет. А голытьба никогда и нигде государствами не управляла. У нас в Ракушах этой разной швали тоже хватает. Она даже однажды пыталась поднять голову, но… — старик угрожающе погрозил кулаком. И начал он рассказывать как раз то, что очень интересовало Избасара, о чем просил узнать Мироныч.
— Никто не пойдет за Вульянина, конешно! — поддакивал старику Избасар.
— Недавно нас, здешних интеллигентов, собирали. Генерал Павлов приезжал сюда, — продолжал Блоха, — так он знаешь как ставил вопрос?..
Досказать, как ставил вопрос генерал, доверенному Жумагали не пришлось, его вызвали к катеру.
Вернулся он оттуда в сопровождении старичка, одетого в отглаженный до лоска люстриновый пиджак. У, этого старичка было очень подвижное лицо с медным загаром, белые, как снег, волосы, стриженные под ежик, такого же цвета бородка клинышком и аккуратные усики. Когда он говорил, то даже кожа на голове у него шевелилась и ежик прыгал.
— Вы, Николай Николаевич, понимаете, что это значит? — картавил на ходу старик.
— Разворовывают, сукины сыны, Россию, — вполголоса отвечал ему Блоха, — вот что это значит. Да-с.
— Ходят слухи, что десять тысяч пудов на днях еще заберут… А нефть-то какая, нефть-то, пальчики облизать можно!
Избасар насторожился.
— Гаврила, чайку! — крикнул Блоха, подойдя к конторке.
— Тащу, — послышалось от катера.
Вскоре припудренный мучной пылью грузчик принес в конторку два чайника: поменьше с заваркой, побольше — с кипятком.
— Присаживайтесь, Нестер Петрович, — пригласил Блоха приятеля и выставил на стол вазочку с сахаром, баранки, начатую банку варенья, две чашки.
Избасар судорожно облизнул губы. Целую вечность он не пил чаю… Да и не ел, оказывается, со вчерашнего утра.
Блоха с Нестером Петровичем потягивали чай, похрустывали тростниковым, мелко пиленным английским сахаром.
— Нет, подумать только, — продолжал возмущаться Нестер Петрович. — Нефть! Кому она принадлежит? Британии или России? Кто дал право разворовывать то, что принадлежит отечеству? Отечеству, —
— Без права тащат кому не лень, — усмехнулся Блоха.
— А надо не молчать. Протестовать. Делегацию, по моему глубокому убеждению, следует послать к генералу.
— За протест можно за решетку угодить, а то и… — не договорив, многозначительно коснулся горла ребром ладони Блоха да еще и постучал ладонью несколько раз по нему.
— Что ж, прикажете молчать? Взирать прикажете равнодушно, как уничтожаются богатства России? — ежик на голове Нестера Петровича угрожающе зашевелился. — А что нам скажут после наши дети? Нет, молчать нельзя. И я как истинный патриот молчать не буду, — жилистый кулак Нестера Петровича решительно лег на край стола, в глазах неподдельное негодование.
— Я говорю, что обдумать надо, а не с кондачка действовать, — пошел на уступки Блоха и ласково потрепал по плечу Нестера Петровича.
Тот, улыбнувшись, торжествующе протянул чашку.
— Еще одну, Николай Николаевич.
В углу конторки небрежно брошенный Джанименовым серый в заплатках мешок. В нем на самом дне наган и завернутая в оторванный от стеганки рукав бутылка, лепешка, вяленая рыба.
Избасар развязал мешок, еще дальше отсел от стола, достал лепешку, рыбу, коньяк.
Николай Николаевич закосил в его сторону.
— Что это у тебя?
— Водка называется. Пить буду, однако!
— А чего же в углу пристроился? Иди поближе, вот чайком с бараночкой побалуйся. Я сейчас свежую заварочку тебе приготовлю. Подсаживайся, не стесняйся, — Блоха уже не мог отвести взгляда от бутылки. — Шустовский коньяк, лучшее лекарство от изжоги!
Избасар все ниже наклонял над мешком лицо. Когда он поднял голову, оно у него было спокойным и равнодушным. Усмешка с него исчезла.
На столе уже стоят три чашки и три рюмки. За окном конторки угасал день.
Блоха разлил по рюмкам коньяк. Избасар отодвинул рюмку и взял чашку с чаем.
— Предпочитаешь это? — одобряюще посмотрел на него Николай Николаевич и чокнулся с Нестером Петровичем.
Секунду они молча смотрели друг на друга. Смаковали.
— Н-да, вот это букет! — восхищенно задвигал ежиком Нестер Петрович.
— Шустовский! — многозначительно подтвердил Блоха. — Слушай, — хлопнул он по плечу Избасара. — По мешку крупчатки за каждую такую бутылку уплачу. Сможешь достать?
— Достать можно, — небрежно согласился Избасар, — только муки не надо. Непть надо. Море ходим, крысало мокнет, беда, курить плохо. Налей бутылку. Вон сколько у тебя банок с нептью. Тысячу бутылок будет? Больше, — поправил сам себя Избасар.
Нестер Петрович едва не свалился с табуретки.
— Ой, наивность первозданная. Ой, темнота несусветная, — хохотал он. — Из емкости, в которой тысячи, тысячи пудов, ему, видите ли, нацедить бутылку.
По пристани шли люди. Слышны были четкие шаги, звякали шпоры.