Опасные пути
Шрифт:
— Ладно, понимаю! Должно быть, какое-нибудь дельце? Скажи по правде, Морель.
— Может быть, и так.
Сивадье придвинул свою тележку к лавочке Бертоллэ, а Морель юркнул за щит, сквозь щели и маленькие отверстия которого ему было удобно наблюдать все происходившее против шинка и в то же время слышать речи, которые там велись не особенно тихо. Он простоял в своем убежище с четверть часа, как вдруг на площадь Шателэ прискакал рысью конный ефрейтор. Всадник осмотрелся вокруг и, едва завидев четырех сержантов у лавочки Бертоллэ, погнал лошадь через площадь, переполненную народом, и окликнул своих людей. Морель видел, как те поспешно вышли из шинка,
По Гревской площади проезжал открытый экипаж. В нем сидели кавалерийский офицер в блестящем мундире и дама. Последняя накинула себе на лицо легкий испанский вуаль и полулежала, развалясь на подушках коляски.
Экипаж, повернув в улицу Жевр, приближался к площади Шателэ.
— Ах, посмотрите, Годэн, какая пестрая толпа! — сказала ехавшая в нем молодая женщина, которая была не кто иная, как маркиза де Бренвилье.
— Это крайне интересно, — ответил ее кавалер, немного нагибаясь над дверцей.
Глаза Марии сияли любовью и счастьем сквозь тонкую ткань вуаля.
— Ах, Годэн, — прошептала она, — я так счастлива, а между тем какое горе постигло бы меня, если бы ты был разлучен со мной! Я не могла помочь беде. Неужели ты даже не догадываешься о том, кто подготовил этот коварный удар?
— Нет, Мария. Твои родные? Не может быть. Эти люди действуют открыто. Твой муж? Он покинул Париж и живет в Германии. Решительно не могу догадаться. Нежданно-негаданно является ко мне человек, скупивший все мои векселя. “Извольте расквитаться со мной, — заревел мошенник, — в двадцать четыре часа!” — “Я не могу заплатить Вам в такой короткий срок!” — кричу я. Негодяй язвительно хохочет и говорит потом, после некоторой паузы: “Вы никогда и не будете в состоянии заплатить. Я хочу предложить Вам кое-что. Покиньте Париж навсегда, или хотя бы лет на десять, дайте мне в том подписку, и я сию минуту разорву все Ваши долговые обязательства”. Тут у меня мелькнула мысль, что покинуть Париж, значит расстаться с тобой, а это было сверх моих сил. “Ведь до завтрашнего утра в эти часы я имею отсрочку?” — спросил я. “Да, но ни минуты долее”, — сказал он. — Когда он явился ко мне на другое утро, я выложил ему на стол всю сумму сполна. Он сгреб деньги с видом ярости, я же ликовал. Пенотье выручил меня. И вот, я — по-прежнему твой, Мария; я избавился от преследования и могу теперь не расставаться с тобой.
— О, Годэн, — страстно воскликнула маркиза, — будь я свободна, я была бы готова на всякую жертву и считала бы себя счастливейшей женщиной; с тобой, мой возлюбленный, возле тебя я и так забываю весь мир, все на свете. Если бы я имела право открыто назвать тебя своим супругом перед коварными людьми, перед завистниками нашего счастья, то не отступила бы ни перед чем, отважилась бы на всякий риск, не побоялась бы кинжала и никакого насилия, когда понадобилось бы устранить препятствие с нашего пути.
Годэном овладел невольный трепет перед такой пылкостью его возлюбленной.
— Бедный, безрассудный Бренвилье! — со вздохом промолвил он. — Ты не сумел привязать к себе такую женщину! Да, Мария, я признаю, что ты была предназначена мне. В союзе с тобой я или погибну,
— Конечно, Годэн, конечно я крепко ухвачусь за тебя и никто не посмеет разлучить нас…
Тут их экипаж поравнялся со статуей Генриха IV и внезапно остановился.
— Что это значит, Жан? — воскликнула маркиза. — Почему нельзя ехать дальше?
Прежде чем лакей, сидевший позади, успел ответить, с той стороны экипажа, где помещался Годэн, показалась окруженная большой толпой народа фигура конного ефрейтора Маршоссэ. Маркиза громко вскрикнула; она почуяла опасность, увидав, что двое сержантов схватили ее лошадей под уздцы.
Годэн, поднявшись во весь рост в коляске, крикнул кавалеристу:
— Что это значит? По какому праву останавливаете Вы наш экипаж?
— Господин поручик, — ответил ефрейтор, — следуйте за мной, чтобы не вызывать дальнейшего беспорядка на улице.
— Беспорядок уже вызван. Прочь, говорю я Вам! Вперед! — крикнул Годэн кучеру, — хлещите лошадей, вперед!
Кучер не заставил повторять себе это приказание. Как безумный, стал хлестать он ретивых коней, они рванулись с места и коляска с грохотом покатилась по Новому мосту. Однако и ефрейтор с сержантами не дали маху. Повернув своих лошадей, они поскакали вслед за экипажем, подавая издали знаки своим товарищам, стоявшим на обоих углах улицы Дофина. В виду увеличивавшейся тесноты от множества любопытных, кучер был принужден ехать тише; благодаря тому, при въезде в улицу Дофина, одному из стоявших на углу сержантов удалось снова схватить лошадей под уздцы.
Маркиза крепко придерживала одной рукой свой вуаль, закрывавший ее лицо, а другой уцепилась за Годэна.
Ефрейтор с двумя сержантами окружили коляску с обеих сторон, тогда как двое остальных мешали ей двинуться вперед.
Полицейский чиновник снова приблизился к дверце и весьма учтиво сказал:
— Не причиняйте мне напрасных хлопот! Избавьте меня от необходимости прибегнуть к силе против офицера королевской службы.
— Но черт побери! Что Вам угодно? Тут очевидное недоразумение. Чего Вы хотите, спрашиваю еще раз.
— Я хочу арестовать Вас.
— Меня?
— Ведь Вы — шевалье, поручик Годэн де Сэн-Круа?
— Конечно.
— Тогда Вы — мой пленник.
— По чьему приказу?
— По приказу короля! — и ефрейтор тут же предъявил поручику экземпляр пресловутых lettes de cachet [15] .
Сэн-Круа бросил взгляд на роковой документ, увидал подписи короля, министра полиции и вздохнул.
— Годэн, — сказала маркиза, — это постыдное дело моих братьев, моего отца; мы должны расстаться.
15
Так назывались указы об аресте, которые имелись наготове с подписью короля и в которые в нужный момент вписывалось лишь имя.
— Должны! — скрежеща зубами, повторил Сэн-Круа. — Но так же верно, как то, что я вижу там, на мосту бронзовую статую Генриха Четвертого, так же верно, как то, что исполинские каменные устои моста твердо держат на себе его тяжелый груз, я отомщу тем людям, которые нанесли мне такое бесчестие на Новом мосту в Париже. Гибель им!
— Согласен ли ты отомстить за себя? Хватит ли у тебя духа? Поклянись мне в том! — воскликнула маркиза.
— Клянусь! — произнес Годэн, а затем, поцеловав руку маркизы, горевшую как в лихорадке, сказал: — Прощай!