Опасный беглец. Пламя гнева
Шрифт:
— А раньше? — сказала Эвердина.
— Да, раньше!… В детстве я прыгал в канал за книгой.
Он кивнул в окно. В низкое, срезанное крышей чердачное окно комнаты виден был город, каналы, западные доки, суда, и снова каналы, — Амстердам, город, забредший по колено в море.
— Это было недалеко отсюда, на Броверс-Грахте, — сказал Эдвард.
Он всё улыбался синими, как в детстве, глазами.
— И всё-таки я не такой, как они, — сказал Эдвард. — Я не могу быть с ними.
Он сидел у окна у перевёрнутых козел, с настланными поверх досками.
Эдвард сам пристроил себе для работы
Десять лет голландские купцы могли спать спокойно. Ван-Леннеп был жив и охранял их от новых изданий «Макса Хавелаара».
— Кто купил дом, тот имеет право разрушить его. Я купил эту книгу, чтобы её уничтожить, — сказал Ван-Леннеп.
Эдвард судился, требовал, писал письма в газеты, — ничего не помогло.
Закон есть закон, — книга принадлежала Ван-Леннепу.
— Я счёл бы преступлением своим перед родиной, если бы допустил, чтобы такая книга получила широкое распространение, — заявил Бан-Леннеп на суде. Суд вынес решение в его пользу.
Эдвард оглядел свою комнату, получердачное окно, разбитую деревянную постель, козлы у окна.
— Помнишь, как я писал свою книгу, Эвердина? Я и сейчас такой же нищий.
Он кочевал из Амстердама в Брюссель, из Гааги в Антверпен, без часа покоя, без верного крова. Он работал на постоялых дворах, в трактирах. Эвердина тайно переезжала из города в город, спасаясь от кредиторов. Эду и Нонни годами жили у чужих людей. Часто Эдвард не мог выйти на улицу из-за рваных сапог, слишком изношенного платья. У него не хватало двадцати стюберов на керосин, на почтовую марку. Он закладывал зонтик за десять сантимов, чтобы выкупить на почте нужное доплатное письмо. Он крал репу и горох с крестьянских огородов, чтобы не умереть с голоду.
— Голландцам будет стыдно! — сказала Эвердина. — Когда-нибудь…
— Да, — сказал Эдвард. — Когда-нибудь…
Тень прошла по его лицу. Но он уже снова улыбался.
— Зато за эти десять лет я успел придумать посвящение ко второму изданию.
— Какое? — спросила Эвердина.
Эдвард написал на бумаге, протянул ей листок.
«Верной подруге, — прочла Эвердина, — героической матери, благородной женщине…»
— Кто это? — спросила Эвердина.
— Догадайся сама! — сказал Эдвард.
Почтальон шёл по двору.
— К нам, Эвердина!… Письма!… Много писем!…
С почтой пришли письма из Брюсселя, из Лондона, из Индии. Много писем и одна телеграмма из Гааги.
Эдвард распечатал телеграмму. Он прочёл, и листок задрожал у него в руке.
— Что такое? — спросила Эвердина.
— Ван-Леннеп умер, — сказал Эдвард.
Наследники уступали за две тысячи гульденов право на переиздание «Макса Хавелаара». Издательство Шадда телеграфировало Эдварду об этом. Оно покупало у наследников книгу.
— Видишь, Эвердина! — сказал Эдвард. — Я не напрасно придумал моё посвящение.
Он взял стул и сел, стараясь успокоиться.
— Теперь мы вздохнём, Эвердина… Теперь мы с тобой, наконец, вздохнём.
Издательство обязывалось выплатить Эдварду половину доходов с издания — около трёх с половиной тысяч — в течение ближайших двух лет.
— Я буду писать, Эвердина… У меня ещё тысяча книг в голове!…
Эдвард взял письма.
Ему писали из Лондона, Парижа, Батавии.
Глава тридцать восьмая
КОФЕ ПО-ЯВАНСКИ
Ван-Грониус держал на ладони десяток светло-оливковых зёрен, плоских с одной стороны, выпуклых с другой, как потерявшие друг друга половинки неизвестного орешка. Босая коричневая служанка раздувала у веранды жаровню. Лист железа, натёртый оливковым маслом, тихо подогревался на ровном огне. Ван-Грониус осторожно ссыпал на лист свои зёрна. Он ворошил их серебряной лопаткой. Плодородная яванская земля взрастила эти зёрна; они впитали в себя жар тропического, солнца, благодатные соки этой красной, богатой железом почвы… Это был кофе, яванский кофе, один из лучших в мире.
Зёрна темнели медленно, из оливковых они становились светло-коричневыми, потом тёмно-коричневыми, почти чёрными.
Ван-Грониус любовно пошевеливал зёрна лопаткой. Всё его благосостояние, годы упорной работы были в этих зёрнах. У него на плантации вырастал лучший в Бантаме сортовой кофе… Зёрна слегка подпрыгивали на накалённом листе и темнели. Ван-Грониус взял одно зерно и попробовал на зуб. Можно было снимать лист с огня.
Зёрна остыли. Так же бережно, прислушиваясь к хрусту зёрен, ставших душистыми и хрупкими, Ван-Грониус размолол их в ручной мельнице. Он всегда сам готовил себе кофе. Потом сложил крупно истолчённый коричневый порошок в сотейник с решётчатым дном, затянутым редкой тканью, посолил и осторожно, по капельке, начал проливать сквозь порошок холодную воду. Это был яванский способ приготовления кофе. За двадцать минут в подставленную кастрюльку набралось не больше трёх-четырёх ложек кофейного настоя чудовищной крепости. Ван-Грониус дал жидкости постоять немного в прикрытой кастрюльке. Потом налил себе одну ложку настоя в фарфоровую чашку и заварил крутым кипятком. Кофе был готов.
Ван-Грониус расположился в кресле. Душистый пар поднимался над фарфоровой чашкой. Перед тем как отпить, Ван-Грониус поднял глаза и ещё раз обвёл глазами свои владения: просторную веранду, разовые орхидеи, подвешенные к столбам в половинках скорлупы кокосового ореха, широкое опахало под потолком, цветник перед домом, дальние склады, сушильни, кофейные деревца в цвету. И вдруг Ван-Грониус отставил чашку.
Участок трёхлетних деревьев был пуст. На нём не работал ни один человек. Даже мандуров не было видно.
Ван-Грониус сорвался с кресла. Он спрыгнул со ступенек веранды. Не вызывая никого, он бежал на участок. Он хотел сам узнать, в чём дело.
Кофейные деревца стояли в белом цвету. Ни одной головы не мелькало среди них. Ван-Грониус огляделся.
Густые зелёные заросли близко подходили к южному краю участка. Ван-Грониусу показалось, что он слышит в зарослях голоса.
Он подкрался ближе. Он пробирался сквозь заросли согнувшись, не желая спугнуть людей раньше времени. Ползучий стебель, толстый, как фламандская трубка, ударил его по носу. Ван-Грониус припал к земле.