Опасный беглец. Пламя гнева
Шрифт:
Бахт-хан недовольно глядел на Инсура.
— Зачем полкам, присягнувшим шаху, выходить за стены Дели и ослаблять город? — ответил Бахт-хан. — Великий шах говорит: оборона трона — превыше всего. Если трон делийский качнется, кто поддержит его в других городах Индии?
На том и кончил Бахт-хан разговор с Инсуром.
— Не жди добра от Бахадур-шаха, — сказал в тот вечер Инсур своему другу и помощнику Лалл-Сингу. — Слишком много думает шах о своем троне и слишком мало — об Индии.
Сам шах, узнав о приходе посланца сипаев, смертельно испугался.
Шах укрылся в своих покоях, велел плотно занавесить все окна, а у дверей поставить охрану из черных африканских слуг. С полудня до полуночи по всем внутренним залам жгли свечи розового воска и сладко пахнущие травы. Черной тушью по голубой персидской бумаге шах чертил стихи о любви соловья к розе, тысячу раз воспетой поэтами старого Ирана.
Шах не дописал своих стихов. Какой-то старик в одежде мусульманского нищего, оттолкнув сторожа, прорвался во внутренние покои и лег у самих ног шаха.
— Спаси нас, великий падишах, сияние неба! — кричал старик. — Спаси город правоверных и святую мечеть!… Летучая колонна ферингов идет на Дели с севера, две тысячи конных сикхов, свирепых, как шайтан…
Сам Никкуль-Сейн, полковник ферингов; бородатый демон, ведет их на тебя, повелитель!…
— Смилуйся над нами, всемогущий аллах! — простонал Бахадур-шах.
— Это еще не всё, великий шах, надежда правоверных!… Большие пушки Пенджаба идут на помощь к ферингам.
— Пушки Лоуренс-саиба? — побелевшими губами спросил бедный шах.
— Да, падишах, сияние неба!… Могучие слоны тащат эти пушки, пыль поднимается до самого неба, от гула и топота дрожит земля… И это еще не всё, великий падишах!… Маленькие дьяволы идут на Дели с гор, косматые дикие гурки безобразного вида. Они мчатся на легких телегах, и, когда спускаются с гор в равнину, ты станешь от восхода солнца и до захода считать их и не сочтешь… Не надейся больше на сипаев, повелитель, подай руку Вильсон-саибу, если хочешь спасти себя, своих сыновей и внуков, надежду трона!…
В тот же день Бахадур-шах созвал своих министров на совещание. Шах сорвал с себя чалму в знак отчаяния и выдрал клочья волос из своей серебряной бороды.
— О я, несчастный! — сокрушался шах. — Погиб мой трон, сыновья и внуки, надежда трона! Будь проклят день и час, когда сипаи вступили в мой город!
Министры почтительно вздыхали, скребли головы под чалмами и не знали, что сказать.
— Не так слаб Дели, как думают трусы! — пытался успокоить шаха Мукунд-Лалл, хранитель печати. — Снарядов и пушек много в крепости. Хоть и разбрелись файзабадцы, но войска еще у нас немало, и сипаи сражаются храбро.
— Снарядов и пушек много, пороха мало, — вмешался Ассан-Улла, придворный лекарь. — Без пороха молчат и пушки и ружья.
— Нет, не спасти Дели! —
— Уйти уже трудно, конные разъезды ферингов перерезают и южную дорогу, — сказал Ассан-Улла.
— Гибнет великий трон!… Всемогущий аллах разгневался на нас!
— Можно еще спасти трон, — неторопливо сказал принц Мирза-Могул.
Все министры повернулись к нему.
— Феринги копят силы, — сказал Мирза. — Жирный Лоуренс посылает им из Пешавара пушки. Большой бой будет под стенами Дели, и мы еще не знаем, кто одержит победу.
— Ты прав, Мирза-Могул, — печально сказали министры.
— Если мы поможем ферингам взять крепость, шах Дели останется шахом Дели.
— Научи же меня, Мирза, мой верный сын, — научи как быть, — слабым голосом попросил шах.
— Надо тайно открыть ферингам вход во дворец со стороны Речного бастиона. Когда начнется штурм, надо впустить ферингов в город. Генерал Вильсон не забудет нашей услуги.
Все молча смотрели на шаха. Шах кивнул головой.
— Ты прав, Мирза! — сказал шах.
— Ты мудр, великий Мирза, сын великого отца! — повеселев, сказали министры.
Движением руки шах повелел им всем уйти. Министры удалились.
Остались только: принц Мирза-Могул, придворный лекарь Ассан и Мукунд-Лалл, хранитель печати.
Мукунд-Лалл поставил на низкий столик лакированный ящичек с перьями, серебряный сосуд с тушью. Он вопросительно смотрел на лекаря.
— Прикажи, великий падишах, написать письмо Вильсон-саибу, — низко поклонившись шаху, сказал Ассан-Улла. — Я найду способ, как передать твое письмо в лагерь ферингов.
Глава тридцать пятая
ВО ВРАЖЕСКОМ ЛАГЕРЕ
Поздно вечером из Кабульских ворот крепости вышли двое: молодой рабочий оружейной мастерской — Застра — и мальчик-конюх, в белой безрукавке, в желтой чалме и широком поясе, небрежно повязанном вокруг тонкой талии. Инсур проводил их, до самых ворот. На прощанье он положил руку маленькому конюху на плечо.
— Ты смела, Лела, — сказал Инсур. — И ты хорошо знаешь язык саибов.
Он нарисовал на песке извилистую линию холмов, старое русло канала и уходящую на северо-запад узкую черту Курнаульского шоссе.
— Вот! — сказал Инсур, ткнув палочкой в левое крыло лагеря. — Здесь идут какие-то большие работы. Надо узнать, что замыслили саибы.
До старого русла канала, замыкавшего британский лагерь слева, добраться было легко, постройки загородного Птичьего Рынка, хоть и наполовину разрушенные стодневной артиллерийской стрельбой, служили достаточным прикрытием. Но дальше, за Птичьим Рынком, начиналось открытое поле. Конные пикеты противника постоянно разъезжали здесь.
Лела с Застрой пробрались вдоль выбоин в земле, вдоль побитых пулями кустов, и сползли потихоньку в русло высохшего канала, обегавшего лагерь с левой стороны.