Опасный искуситель
Шрифт:
Корделия в шутку сделала ему реверанс и жестом указала на своего отца:
– Известный композитор – это многоуважаемый викарий из Северной Англии, он довольно неохотно говорит о своей музыке. Однако его произведения замечательны. Его просили сыграть свою пьесу для публики. Он неохотно согласился сыграть только прелюдию.
Себастьян, казалось, пришел в замешательство.
– Прелюдию?
На лице Корделии появилась довольная улыбка, и царственной походкой она направилась к клавесину.
– А сейчас дочь
– О, дорогой Освальд, с каких пор у тебя больные суставы?
– С тех пор, как ты стала герцогиней, – ответил он и демонстративно хрустнул костяшками пальцев.
Гонорина и герцог засмеялись, а Корделия решительно села за клавесин и приготовилась играть. На мгновение она замерла, чтобы сосредоточиться, затем, затаив дыхание и глубоко вздохнув, сделала первый аккорд.
Это была ее любимая прелюдия, сочиненная в честь того, что лорд Кент согласился издать ее хоралы. Она вся отдалась музыке, не обращая внимания на слушателей, извлекала чудеснейшие звуки из величественного инструмента Гонорины.
Фуга начиналась робко и нежно, перерастая затем в менуэт, мелодия которого отдавалась радостью в ее сердце. Ей нравилось, когда фуги выходили у нее точно и безукоризненно, а сегодня ее пальцы словно обрели крылья.
Когда же она перешла к коде, ее руки и инструмент представляли уже единое удивительное создание. Она хотела, чтобы этому не было конца.
Последние ноты стихли. Никто не проронил ни звука. Она обернулась и увидела, что Себастьян застыл, подавшись вперед – весь внимание, а Гонорина улыбалась. Лицо викария сияло от гордости.
Несмотря на явно благоприятное впечатление, ее так и подмывало спросить, как им все это понравилось, но, помня о цели этого спектакля, она смолчала.
С большим усилием она вернулась теперь к придуманным ею обстоятельствам.
– Эта была самая жизнерадостная пьеса отца, не так ли, папа?
Викарий застыл на мгновение, услышав знакомую реплику, как солдат при виде сержанта, входящего в казарму.
– Да, – он сделал паузу. – Я старался избегать полных каденций. Они, знаете ли, нарушают ритм.
Несмотря на то, что он походил скорее на ребенка, отвечающего заученный урок, Корделия надеялась, что это будет восприниматься как следствие нервозного состояния, связанного с необходимостью говорить о своей музыке.
Гонорина внимательно посмотрела на Корделию, затем на ее отца.
– Преподобный Шалстоун, – сказала она, и в глазах ее заиграли хитрые искорки, – пожалуйста, расскажите нам, как вам удалось написать тему фуги. Она звучит как трель флейты. Не помню, чтобы когда-либо слушала нечто столь же восхитительное.
Снова повернувшись к клавиатуре, Корделия сыграла тему прелюдии, сосчитав в уме восемь нот.
– Вы
– Да, эту, – ответила Гонорина.
Корделия повернулась к отцу и кивнула ему.
Он пожал плечами.
– Флейты? Полагаю, вы почти угадали, хотя я хотел, чтобы это скорее звучало как лютня. С этой целью я обрываю аккорды в первых пяти тактах, и в особенности до-минорный аккорд.
Гонорина так и открыла рот от удивления, Корделия же просияла. Она одобрительно посмотрела на отца, и тот подмигнул ей в ответ.
Себастьян смотрел подозрительно.
– Что касается этого быстрого пассажа… Того самого, которой звучит… будто бы ноты… вынужденно наслаиваются одна на другую. – Корделия понимала, что Себастьян пытается компенсировать свои ограниченные познания о музыке серьезным вопросом. – Не слишком ли сложно направлять все эти элементы? – закончил он неубедительно.
Гонорина захихикала, а Корделия просто наиграла мелодию, о которой, как ей казалось, шла речь, спокойно сосчитав до десяти.
– Вы имели в виду это место?
Викарий заерзал на стуле.
– Вы, очевидно, говорили о стретто в основной теме? – он снисходительно улыбнулся Себастьяну. – Действительно, трудно держать в голове все эти ноты, но для музыканта это естественно.
Выйдя из предписанной ей роли, Гонорина в волнении вскочила со стула, направилась к отцу Корделии и взяла его за руку.
– Не нужно больше никакого обучения, – произнесла она, с восхищением глядя на Корделию широко раскрытыми глазами. – Я совершенно поражена – еще вчера твой отец не мог отличить стретто от коды!
– Он и сейчас не может, – Корделия с трудом сдерживала улыбку. – Смотрите!
Она сыграла шесть нот из фуги и кивнула отцу.
– Эта кода с простой гармонией в главной теме – одна из моих самых любимых, – важно проговорил викарий.
Гонорина удивленно покачала головой, а Себастьян прищурил глаза.
– Это что, какой-то шифр?
– Вы почти догадались, – с усмешкой сказала Корделия.
– Но ведь невозможно предугадать, о каком пассаже будет идти речь, – возразила Гонорина. Она подошла ближе к клавесину и уставилась на клавиши, будто стараясь найти на них какую-нибудь подсказку.
Корделия и ее отец обменялись торжествующими взглядами.
– А это и неважно, – объяснила Корделия. – Понимаете, мне было очевидно, что отец никогда не сможет разбираться в музыке. Это не его. Но у него замечательная память на слова – Писание, стихи, отрывки из классической литературы… И кроме того, он же умеет считать.
Викарий поспешил помочь дочери.
– Я просто запоминал слова Корделии. Если кто-нибудь задает вопрос, она играет небольшой отрывок, но только определенное число нот. Шесть нот – вопрос о коде, а десять – о стретто.