Опасный возраст
Шрифт:
— Это не я. Это апрель, — вздохнула я. — Высшая сила.
Клиническим примером высшего насилия надо мной стала Ина Орнебьерг. Я совала эту чертову клячу в каждый вифайф, она приходила второй или третьей. Сколько можно. Черт с ней, с этой Иной, в заезде идет сильная лошадь, пора отцепиться от Ины! Поставила на сильную лошадь.
Пришла Ина, за ней все остальные. Я чуть трупом не пала, в заезде оказалось только одно попадание на вифайф, выплатили более пятидесяти семи тысяч крон. Будь я последовательной и останься при Ине, выиграла бы второй вифайф и получила двадцать восемь с половиной тысяч. Как и полагается апрелю,
Однажды все-таки случилось со мной истинное чудо. Мы с Мартином были без денег. Мастерские не платили, не то чтобы совсем, просто шефы договорились с сотрудниками, что деньги остаются у них на счете, платят понемногу, если же кому-то приспичит, придет и попросит. Получай чек, и с плеч долой. Датчане имели сбережения, могли и подождать, у нас ни шиша, но идти за деньгами показалось неудобным, я тянула из последних сил, Мартин тоже. И все-таки мы отправились на бега с общим капиталом в десять крон, злые как черти — на сигареты даже не было, а до выплаты еще целых четыре дня. Решили играть по очереди — раз я, раз он.
Первые пять крон из десяти я продула в первом же заезде. Мартин на последние играл во втором, не сказал что, я не спрашивала.
Лошади вышли из виража на финишную прямую. Вперед вырвалась семерка, шла без конкуренции, за ней пятерка, на несколько корпусов дальше шестерка, остальные еще дальше. Ясно, никто другой уже первым не придет.
Мартин побледнел, закрыл глаза, через сжатые зубы начал произносить разные необщеупотребительные слова.
— Семь — шесть играл, — прохрипел он среди бурного потока колоритных эпитетов и других определений. — А ведь колебался, шесть или пять…
Вполголоса продолжал перебирать высказывания не для печати, цветистые и сочные — недаром архитектор… В этот момент я взглянула на табло: около пятерки загорелся красный огонек — лошадь дисквалифицирована!
— Мартин, пятерка горит, пятерка горит!!! — заорала я, изо всех сил отрывая у него рукав пуловера. — Идет семь — шесть, пятерка засветилась!!!..
Мартин открыл глаза, онемел и вообще впал в столбняк. Пришли семь — шесть, мы получили сто пять крон, удалось дотянуть до выплаты.
О бегах, хоть и написала на эту тему две книги, могу распространяться бесконечно. Попробую-ка вернуться к хронологии, а насчет Хермода и Таормины напишу потом.
* * *
Получение разрешения на работу чуть в гроб меня не вогнало. В самом начале хлопот пережила момент ужасный и в то же время патриотический. Начала я с обычного обращения к соответствующим властям; блуждая по коридорам, наткнулась на какого-то типа, по-французски объяснила ему, в чем мое дело, между прочим произнесла имя профессора Суенсона, и в ответ посыпались комплименты, понимание, и, воспылав надеждой, я показала паспорт. Тип взглянул и вскрикнул:
— Polsk! O, naj, naj, naj!
Тут меня заело: дискриминация поляков!!!.. Ах, так, не бывать по-вашему, клянусь, добуду это разрешение на работу любой ценой: подожгу Копенгаген или лично отправлюсь на аудиенцию к королю! Немедленно добываю пращу и начинаю метать снаряды в окна Амалиенборга! Я вырвала свой паспорт из рук типа, наплевала ему на башмаки и начала дело через господина фон Розена.
Господин фон Розен был миллионером,
Дело с получением разрешения он вел по-датски, то есть неспешно. Я терпеливо дожидалась бы, но в мастерской меня торопили, хотя Алиция не хотела этому верить. Я вынудила ее, в свою очередь, спросить о деле господина фон Розена, что оказалось величайшей бестактностью, и вся сцена разыгралась точно так, как описана в "Крокодиле",— я напоминала ведь, держите книгу под рукой!
Господин фон Розен не оскорбился только потому, что в принципе не позволял себе бурных эмоций, зато эмоционально облаяла меня Алиция. Дуру из нее делаю и вообще невоспитанную особу, твердила она. Получила я это разрешение более чем через три месяца, зато получила практически навсегда.
Что же касается нашего сосуществования в прачечной, вынуждена признаться — мы жутко ссорились и спорили на разные темы. Политика, автомобили, билеты на городской и государственный транспорт, характеры людей, преимущественно посторонних, сервировка для кофе на столиках в «Блоке», беспамятность и рассеянность, не помню еще что, но тем хватало. Зато ни разу не случилось несогласий в быту. Никто не сердился за невымытые тарелки, некупленный хлеб, разбросанные тряпки, потерянные предметы, грязный пол и всякое такое прочее. Не лезли друг к другу в душу, каждая могла заниматься чем угодно и не распространяться о своих делах, если не хотелось. Тут мы обе проявляли просто сверхъестественный такт: к примеру, Алиция принесла как-то из города свертки и положила на стул, не помню, кто вернулся первый. Места у нас было кот наплакал, мебели тоже, стул понадобился — кажется, поужинать собрались.
— Послушай, — обратилась ко мне Алиция. — Ты не возражаешь, если я свертки переложу на постель?
Я удивилась.
— Пожалуйста, делай, как считаешь нужным, вещи-то твои.
— Как это мои?
— Да просто ты принесла их из города.
— Я принесла? — живо заинтересовалась Алиция. — Ты уверена? А я подумала, это твои свертки.
— Нет, не мои, твои. Мне даже любопытно было, что это такое, да постеснялась спросить — вдруг ты вовсе не намерена сообщать.
— Что ты говоришь! А я была уверена — твои вещи и тоже интересовалась, что купила, да не спрашивала, вдруг не рвешься докладывать…
Мы развязали покупки с величайшим интересом. Не понадобись стул, лежали бы свертки до скончания века.
Мартин жил в пансионате вместе с приятелем, но на выходные к приятелю приезжала невеста, и с пятницы до понедельника он жил у нас. Случалось, приходил неожиданно и как-то явился, не захватив пижаму. Отопление в нашей прачечной оставляло желать лучшего, наступила осень, температура на дворе и температура в помещении приблизительно одинаковая. Дания не тропики. Алиция забеспокоилась, не замерз бы Мартин, и выдала ему одежду. Пижаму извлекла из кота в мешке…