Опавшие листья
Шрифт:
Звякало перед иконами кольцами цепочек кадило, тихо восходил кадильный дым и ярче в его волнах стояли иконы…
Горячо молился Федя.
И когда услышал "вечную память", уткнулся лбом в пол и залился слезами.
Все тише и тише голоса. Точно удаляется хор и поет, удаляясь: "Вечная память! вечная память…"
Звякает еле слышно кадило в отдалении, и волны ладана тают в свежем воздухе ночи.
Федя поднял голову.
В голубых туманах пустыня. Синие горы, дикие, утесистые, надвинулись
Звякают цепочки кадила…
Звенит колоколец на дуге. Звякнет, когда переступит с ноги на ногу лошадь, и затихнет. Стоит телега на пыльной дороге. Ямщик крепко спит на облучке. Пристяжная отставила ногу и скребет зубами колено. Коренник сладко зевает и выворачивает глаз до самого белка. Звякает колокольчик.
Пряными ароматами дышит пустыня.
Светло в ней.
Дорога круто спускается вниз, и внизу растут кусты и видны чахлые карагачи, раскинувшие серые ветви. Несколько пестрых голубей реют над ними. Взовьются вверх, покружат и упадут. Точно купаются в воздухе.
И уже золотит их крылья в небесной синеве невидимое солнце.
— Ну!.. Трогай!..
Раздвигаются дали. Горят в небе два остроконечных пика горы, точно луки казачьего седла.
Утренняя неодолимая дремота охватывает Федю — и только сквозь сон трепещут в подсознании волшебные звуки панихидного "Аллилуиа".
… И… станция. Тусклым желтым огнем, неясным при солнечном свете, горит лампа в закоптелом фонаре. Пахнет курами и навозом. Хмурый смотритель… Комната, полная спящих людей. Чад керосиновой лампы, потухший самовар, скрип половицы, стук вносимого сундука и утренний храп проезжающих.
Надо ждать лошадей…
VI
Федя спал на диване, как спят днем после бессонной ночи, найдя успокоение после тяжелого горя. Когда проснулся, не сразу вернулось сознание. В полусне слышал голоса, сначала не разбирал слов, потом стал прислушиваться и, приоткрыв глаза, стал слушать.
Разговор шел "о божественном".
За черным столом сидел хмурый смотритель, купец и какой-то человек с бледным лицом и лохматыми волосами. На диване полулежала рыхлая женщина, прихлебывая с блюдечка чай. Самовар весело струил клубы пара.
— Слушайте, господин смотритель, — говорил лохматый, — ну и чего вы обманываете и обманываете? Ну, скажите прямо: лошадей нет, не могу отпустить. А то ишь какую околесину несете. Нечистое место… Да разве есть теперь где нечистая сила?
— Ежели была, то и есть! — мрачно сказал смотритель.
— Да и не было вовсе. Я, слава Богу, в Казани семинарию окончил, предмет этот до точности мне знаком. Просто не хотите отпустить —
— Да, говорю вам, тут никогда не проедете ночью. И ни один ямщик не повезет.
— Почему?
— Господи! Твоя воля! Сказано, нечистая сила не пропустит.
— О, Боже мой! Опять о своем.
— Да как же. Вы скажите: в Бога вы веруете? Бог-от есть, по-вашему, или нет?
— Это понимать надо.
— Нет. Вы постойте. Ежели Бог есть, может он являться людям, вот как Аврааму явился в виде трех странников, или в писании сказано — придет нищий, а то и не нищий, а сам Христос испытующий и ему надо помочь, ибо что во имя мое сделаете, мне сделаете?
— Эх, как вы Евангелие толкуете!
— Погодите… А был куст — горит и не сгорает. А в воскресенье Христово веруете? Или в вознесение…
— Не знаю. Откровенно скажу: умом постигнуть не могу.
— Умом не постигнете. Это веру надо иметь. Вы в этих местах бывали?
— Первый раз.
— Понятие-то имеете, где находитесь?
— В Семиреченской области.
— В Семиреченской области, — передразнил смотритель. — На что Ионов губернатор храбрый человек, а и он ночью через Алтын-Емель не поедет… Потому знает.
— Что знает?
— Что Алтын-Емель это…
— Затвердили одно: Алтын-Емель да Алтын-Емель, а что Алтын-Емель?
— Золотое седло по-киргизски.
— Ну и дальше?
— А дальше, неспроста это так названо.
— Названо потому, что на седло казачье похоже.
— Подымитесь на него на рассвете — посмотрите на восток… Божий трон видать. А вы знаете, что на Божьем троне ковчег праотца Ноя стоит в полной неприкосновенности. В слюдяные окошки всю утварь как есть видать.
— А вы видали? — спросил купец.
— Да никто не видал. Ни одна нога человеческая и близко не была. Разве можно? Экспедиции сооружали, а подняться не могли: заповедное место.
— Сочинили вам про ковчег — вы и верите, — заметил мохнатый.
— О Господи! Вот Фома неверный! Николай Михайлович Пржевальский тут не раз проезжал. Кажется, ученый человек и доверием государя пользуется. Рассказывал: все это место под водою было, когда потоп был, что твой океан, и первою освободилась вершина Божьего трона. Туда и пристал ковчег.
— Так… Это вам тоже Пржевальский говорил.
— Вы слушайте дальше. Пржевальский говорил, что тут всякий зверь водится. Понимаете: дикая лошадь, дикий верблюд, баран, бык, тигр, барс, козел — все оттуда пошло.
— Ну? При чем тут ковчег?
— Господи! Вот простота-то… Ну, пристал ковчег и выпустили всех зверей, они и разбрелись.
— Ну, а Алтын-Емель? — сказал купец.
— Тут понимать надо. Было, значит, у Ноя золотое седло, и дьявол украл его и закопал на этой горе.