Опавшие листья
Шрифт:
Гороховодатсков толкнул калитку подле старых осыпавшихся ворот и повел Федю по аллее между розовых кустов. Громадные белые "Frau Karl Druchke", нежно-желтые чайные "Marechal Niel", большие розовые "La France", огненно-красные "Etoile de France", оранжевые с каймою «Sunset» цвели пышно и неудержимо. Сладкий запах цветов застыл в воздухе. На больших деревьях висели темные сливы, желтые ренклоды, груши Дюшес и Берре-Александр, прозрачные персики и громадные красные «Верненские» яблоки… Дорожка упиралась в небольшую серую постройку из земли, окруженную верандой на столбиках.
—
Федя остановился у двери. Ни звонка, ни ручки. За дверью что-то шипит, должно быть на плите, и слышно, как ерзает тряпка по полу. Федя постучал. Никакого впечатления. Он толкнул дверь, вошел на кухню и замер… Просторная, светлая кухня вся сияла в зеленых блесках отраженного сада. Спиною к Феде девушка, низко нагнувшись, вытирала большой тряпкой пол. Федя увидел маленькие, стройные ноги, обнаженные до колена, белые икры, розовые пальчики, светлую в синих полосках юбку, подобранную тесемкой передника у талии, и покрасневшие от усилия руки, водившие тряпкой по полу.
Федя кашлянул. Девушка быстро выпрямилась. Русые косы метнулись по спине. Розовое лицо, розовые щеки, маленький рот появились перед Федей. Большие серые глаза с испугом и негодованием глядели на Федю.
— Ах! — воскликнула девушка, бросила на пол мокрую тряпку и опрометью бросилась из кухни… За дверью она приостановилась, заглянула в щелку на Федю и исчезла.
Федя стоял посреди кухни. Прошло минуты две. На плите шипели кастрюли, вкусно пахло щами и чем-то жареным, на полу высыхала недотертая лужа и валялась тряпка, на стене тикал медный маятник больших деревянных часов с белым с розовыми цветами циферблатом.
Наконец дверь на кухню распахнулась и показался маленький, худощавый, крепкий человек. Он был одет в синюю суконную австрийскую куртку без погон и длинные темно-зеленые штаны с широким алым лампасом. Он был смуглый, загорелый, носил усы. Короткие густые черные волосы низко сбегали на лоб. Он улыбнулся, обнажив крепкие, ровные, желтоватые зубы, и сказал:
— Пожалуйте, поручик. Отличное дело, будем знакомиться.
Федя перешагнул через тряпку и прошел за хозяином в низкую просторную комнату. Хозяин не здороваясь подошел к окну и бодро крикнул в сад: "Стогниев!.. обедать!"… потом повернулся, обеими руками схватил за руку Федю, приготовившегося рапортовать, кто он, и, сжимая ее мягкими ладонями и снизу вверх глядя на Федю ласковыми добрыми глазами, сказал:
— Не нужно никакой официальности… Вижу по глазам… Хороший, добрый парень. Охотник? А?.. Природу любите… а? Николай Федорович Самсонов… Как звать?
— Федор Михайлович Кусков, подпоручик… — начал Федя.
— И Федор хорошо, как моего батюшку, царство ему небесное, а Михайлыч и того лучше, архистратиг Михаил напоминается. Какого училища?.. По выправке гляжу: уже не Павловского ли?
— Павловского…
— Отличное дело… Значит, оба мы «земляки». Я тоже Павловского, только лет на двадцать, должно, постарше… Стогниев, — обратился он к вошедшему высокому казаку, с хмурым плоским
Посреди комнаты стоял четырехугольный стол, накрытый скатертью на два прибора. На столе графинчик водки, кувшин с квасом, одна рюмка и два стакана.
— Помилуйте, господин подполковник, — начал было Федя, но Николай Федорович перебил его.
— И полноте, — сказал он, — отличное дело пообедаете с нами. Обед простой. Наташа с денщиком стряпает и все тут.
— Николай Федорович, да как же это? Мне, право, совестно.
— Постойте, родной… Что за разговоры. Вы где обедать думали? На въезжей?.. Это четыре версты киселя хлебать… И парадный мундир поберегать надо, так мы его того, отличное дело, снимем у меня в комнате, а я вам какую-нибудь куртку состряпаю. Отличное дело будет…
Николай Федорович потащил Федю к себе в кабинет. Звериные шкуры, покрывали пол, на стене, на громадной тигровой шкуре, висели рога, кабаньи и оленьи головы и ружья.
— Своей, батенька, все охоты, — сказал Николай Федорович, — сам и чучела набивал. Я с Козловым ходил, на Пржевальского работал… Вот, посмотрите, — он показал на перья, стоявшие в стакане на столе, — подвенечный наряд здешней цапли. Сказывают, в России за это сотни рублей платят!.. Ну, скидывайте мундир, вот вам, отличное дело, куртка. Коротковата немного… ну ничего… Никого у нас нет… Наташа, — крикнул он, — готова, что ль, детка?
— Сейчас, папчик… — послышалось из-за стены.
— Нас, — сказал Николай Федорович, — двое. Я да дочка… Мамаша не живет со мною… — он вздохнул и повторил: — я да дочка… отличное дело. Да зато — дочка-то золотая. В прошлом году институт кончила в Петербурге, а какая работница. Она и в саду, и в доме, и везде, и все она, отличное дело!..
X
В столовой, держась за спинку стула, уже стояла барышня в белой кисейной блузке и светлой, с бледно-голубыми полосками, юбке. Лицо ее горело смущением, глаза были опущены, губы поджаты, брови нахмурены.
Она, не поднимая глаз, сделала церемонный книксен и протянула Феде руку.
— Наташа, это новый офицер в наш батальон. Тоже Павловского училища, петербургский.
Наташа промолчала.
— Читай, Наталочка, молитву, — сказал Николай Федорович.
Наташа повернулась к иконе и мягким, красивым голосом прочитала "Очи всех на тя, Господи, уповают". Читала она с чувством и широко и медленно крестилась.
Сели за стол. Денщик внес миску с дымящимися щами. Наташа разливала, денщик в нитяных перчатках разносил тарелки.
— Ваше благородие, — наклоняясь к уху Николая Федоровича, сказал Стогниев. — Там с ними солдатик батальона, как им прикажете быть?
— Накормить и отпустить. Отличное дело — поручик у нас до вечера останется, а вечером отвезем его на своей лошади.
— Понимаю. Федя заволновался.
— Нет, пожалуйста, — краснея, начал он, — мне еще надо визиты делать. Я только начал.
— Ничего, поспеете, отличное дело. Времени много. Давно я павлонов не видал. Вы у кого стоите?