Опавшие листья
Шрифт:
Раскрасневшиеся от крика, мороза и солнца казаки выезжали на поляну, обмениваясь впечатлениями.
— Кабан сквозь хронт прошел. Во! Здоровый какой кабан! Как лошадь. Я аж испужался.
— Три козы вправо ушли.
— А козла кто завоевал?
— Самсонов, войсковой старшина. Вот несут. Охотники сходились к левому флангу. К Феде шел Николай Федорович. За седлом его лошади мотался притороченный козел. Казаки осматривали его. Федя вмешался в их толпу. Глаза у козла были подернуты синеватою пеленой и смотрели с невыразимо жуткою тоской. Рожки
"Эх я раззява какой! — с тоскою думал Федя, — ведь мой был! Мой… Вот как стоял, приложиться и мой… И фазан мой! Экий я какой…"
У Николая Федоровича был довольный вид и он шел, притворно скромный, принимая поздравления.
— С полем!
— С полем! — раздавались голоса сходившихся охотников.
— Ну, что же, господа, золотого времени терять не приходится, давайте, отличное дело, садиться да и ехать. Славного петуха свалил, Семен… А я слыхал, еще один выстрел был у вас. Кто стрелял?
— Это я, — сказал Федя, краснея до слез, — по фазану.
— Он прямо на стык стрелял, — сказал Грибанов, — невозможно попасть.
Федя благодарными глазами посмотрел на Грибанова.
XIV
Казаки, огибая камыши, пошли колонною к «муллушкам». Охотники по одному врезались в камыши и длинною вереницею поехали за Николаем Федоровичем.
Мокрые камыши осыпали Федю тысячью капель, падавших ему на уши, на щеки, за воротник. Было совсем тепло. И страшно было, что под ногами лошадей гудела чугуном замерзшая земля и все внизу было покрыто инеем.
— Николай Федорович, а Николай Федорович, левее надо бы, — сказал Грибанов, догоняя Николая Федоровича.
— Куда же левее? В аккурат на черную промоину выйдем, — ответил Николай Федорович.
Камыши над головами мотали метелками. Ничего кроме блестящих бледно-желтых стволов и сухих серых листьев. Но Николай Федорович и Грибанов определяли направление по каким-то им одним известным приметам. Маленькая серая лошадь Николая Федоровича с завившеюся, как у барана, мокрою шерстью деловито ступала тонкими ногами, продираясь сквозь камыши, и недовольно фыркала, когда острые листья ей лезли в нос и в глаза.
— Ну, конечно, — верно, — сказал Николай Федорович. Камыши расступились. Образовалась прогалина.
На ней — замерзшее болото, перерезанное узким ручьем, сочившимся в глубокой щели. Лошади ловко, как кошки, перепрыгивали через него и карабкались по скользким кочкам.
Огурчиков упал вместе с конем.
— Кто там, — оглянулся Николай Федорович. — Ну, конечно, Огурчиков!
— Не ушиблись? — спросил Грибанов.
— Нет, ничего, — сказал, вставая, вымазавшийся в иле Огурчиков.
— Он повод затянул, — мрачно сказал толстый есаул, — ну, конечно, и громыхнулся о землю.
— А вы, Огурчиков, — сказал делопроизводитель, — как
— Будет вам! — сказал строго Грибанов, — на номерах ведь!
— Разве приехали?
— А то нет!..
Едва расставили стрелков, как зазвенел над камышами сигнал и поплыли по ним тревожные крики загонщиков.
Сейчас же вправо грянул выстрел, за ним другой, третий… Федя напряг внимание, крепко сжимая руками ружье.
"Мамино ружье! — думал он. — Мамино ружье, выручай! Мама! Помоги мне… Ну же!.. На меня!.."
Огонь шел по всей линии. Какой-то зверь, зажатый между кричащих загонщиков и стреляющих охотников, решился мчаться туда, где была тишина. Загонщики не видели его, но, поощренные частой стрельбой, они кричали громче, и трубач непрерывно трубил "наступление".
Черная масса громадного зверя мелькнула в камышах. Федя выстрелил картечью, потом пулей.
— Кабана подбили! — крикнул Грибанов, и сам, как вепрь, кинулся в камыши наперерез уходившему к загонщикам зверю. Федя увидал, как Грибанов остановился и выстрелил. За ним верхом, с обнаженной шашкой в руках влетел в камыши его вестовой и тоже остановился; радостно взмахнув шашкой, соскочил с лошади, бросил ее и с Грибановым побежал в камыши.
Федя не в силах был оставаться на месте. Размахивая ружьем, он побежал к ним. В густой чаще камышей черным бугром поднималась громадная косматая туша. Кабан еще был жив. Он озирался маленькими злобными глазами, пытался встать и, когда к нему приближались, злобно хрюкал и мотал головою.
— Из револьвера его, ваше благородие, — возбужденно кричал казак, — а то дайте я его полосну шашкой.
Но Грибанов, отбросив ружье, с охотничьим ножом в руке, бросился на кабана, вскочил на него верхом и быстро всадил ему нож под лопатку. Кабан уткнулся клыками в землю, глубоко взрыл ее и затих.
Кабана окружали загонщики.
— Тут и ваша пуля есть, — сказал Грибанов, слезая с кабана. — Вдвоем завоевали. Вот, — он указал на ляжку, где шкура была разворочена пулей. — Это ваша. Моя под переднюю лопатку.
— Эко зверюга какая страшенная, — говорил молодой казак.
— Пудов на восемь будет, ваше благородие, — сказал вахмистр, подъезжая к Грибанову. — Вы завоевали?
— Вдвоем с поручиком, — сказал Грибанов.
— Отличное существо, — сказал вахмистр. — Ну, ребятки, человека четыре слезайте-ка да волоките к «муллушкам», там на подводу уложите, да айдате, ведите в сотню.
Убитый кабан был центром внимания. Каждый подходил к нему, осматривал, трогал, поднимал голову за клыки.
Федя не отходил от него; он думал, как ему попросить у Грибанова клыки на память. И, будто угадав его желание, Николай Федорович сказал:
— Славного кабанчика свалили, отличное дело, Федор Михайлович. Клыки вам, мясо поделим, казакам тоже дадим, командиру окорочек закоптим. Ладно, Семен? Надо молодого порадовать, на память клычки ему дать, на счастье молодое… Первые?.. А, Семен?