Опекун для юной девы
Шрифт:
— Да при чем здесь разница в возрасте??? Твои намерения воспринимаются ими как вполне очевидные! Как и моя порочная сущность. Я для них шлюха, шлюха, понимаешь?!
— Честно говоря, нет. Прежде всего, я категорически не понимаю и не принимаю употребление тобою грязных нецензурных ругательств. Аня, тебе шестнадцать лет, ты неопытная юная дева, откуда эта грязь в твоей голове? Ты хоть значение этого пещерного вульгаризма знаешь?
— А с чего мне его не знать? Я свои шестнадцать лет в реальном мире прожила, не в монастыре, не в сказке. И я прекрасно знаю, как относятся к тем, кто, не закончив школу — да даже и закончив — переезжает в большой город и поселяется у мужика посостоятельней. И какими словами их называют, и какие услуги они оказывают
— Ну, давай попробуем начать с соседей, — воспользовавшись тем, что она выдохлась, пытается объяснить ситуацию Аршез. — Ты поняла совершенно верно, в глазах всех жителей этого дома я — человек. Артем. Самый обычный молодой парень, разгильдяй в крикливых нарядах и с неустроенной семейной жизнью. Та же Люся уже лет пять советует мне жениться и остепениться. Впрочем, она крайне редко бывает столь навязчива с этими советами, как сегодня. Видимо, количество наших покупок оказалось для нее критическим, — чуть качает головой. И чего он так взъелся на нее там, у подъезда? Надо будет зайти, извиниться. — Впрочем, быть для них человеком — это даже не моя личная прихоть, это часть нашей политики, — возвращается он к объяснениям. — Как я уже говорил, мы — Великие. Древние, почитаемые как цари или боги. А ни царь и ни бог просто не могут быть соседями рядовых людей по лестничной площадке. Они прилетают из-за Бездны, дабы взглянуть мудрым взглядом, дать добрый отеческий совет, и тут же улететь обратно — в свою прекрасную волшебную страну.
Чуть улыбнулась. Нет, не «всем сердцем», и даже губы не дрогнули, но едва видимой рябью по ауре улыбка мелькнула.
— А Бездна — это что?
— Граница между Страной Людей и нашей. Гигантская трещина в земной коре, прошедшая по руслу одной из Великих рек, — поясняет он и вновь возвращается к насущному. — Но речь сейчас не о ней, Анют. Речь о твоих извращенных представлениях о жизни, которыми ты себя же и мучаешь. Какие еще услуги за покровительство, что ты выдумала? Ты мне абсолютно ничего не должна. Это я взялся тебя опекать, тебе помогать, и именно этим и собираюсь заняться. А для всех соседей на свете — ты просто моя подружка. И видят они самую обычную молодую человеческую пару, которая решила жить вместе. Как это может опозорить какую угодно семью, мать, дочь?
— Ты не понимаешь…
— Да, — согласился он, — не понимаю.
— Вот сколько у тебя было… «подружек»? — вспоминая услышанное от бабки, вполне сопоставимое, впрочем, с его «гостевыми» халатиками-гелями-шампунями, интересуется она.
— Много, Анют. Даже если б считал, давно сбился.
— Ну да, царю и богу — оно зачем? — кривится девочка. — Ну а бастардов у твоего величества сколько?
— Чего? — недоумевает он. — Прости, я не знаю этого слова.
— Детей, — раздраженно выплевывает она. — Сколько детей родилось у твоих подружек после того, как ты их бросил? Интересовался когда-нибудь? А сколько не родилось в результате аборта? А сколько твоих бывших стали бесплодны, из-за того, что аборт оказался неудачным? Тоже не знаешь, или тоже считать сбился?
— У меня нет детей, Анют, мне некого считать. Я ва… Великий, а девы, о которых идет речь — человеческие. Наши виды не совместимы генетически. Ты спрашивала вчера, какие отношения между нами возможны. Дружба возможна. Любовь возможна. Страсть возможна. Секс — возможен. Но вот родителями общего малыша нам не стать.
Она… как-то сдулась сразу. Осела. Вроде много чего еще хотела в запале ему сказать, но… как-то вдруг это все стало неважным. Она сидела, растерянно вглядываясь в его лицо, и в очередной раз пыталась понять, что же все-таки это значит — «другой», «не человек».
— Но погоди, тогда выходит, что… получается, что мы с тобой — не пара… я имею в виду — даже гипотетически быть парой не можем, — смешавшись, поспешила уточнить. Еще подумает, что она претендует, в самом деле. — То есть в глазах тех, кто отдал меня тебе… нас всех — вам… это действительно просто опека… помощь в приспособлении к новому миру…
— Да, — поспешил он поддержать такой правильный ход ее мыслей. — Документы опеки, которые мы вчера с тобой подписали, подразумевают твою определенную юридическую зависимость от меня, но оставляют тебя при этом свободной в социальном плане — ты мне не рабыня и не супруга, — он вспомнил ее вчерашний испуганный вопрос, — и ты вправе выйти замуж за любого гражданина Страны Людей по своему усмотрению. По достижении тобой восемнадцати, разумеется.
Она чуть смутилась, но все же смогла вычленить главное:
— А эта «определенная юридическая зависимость», она в чем выражается?
— Ну, это как прежде ты была юридически зависима от своих родителей.
Хмурится чуть недоуменно:
— Я была юридически зависима от законов моей страны.
— Не спорю. Но вот… заявление о приеме тебя в школу ты писала сама, или все-таки мама?
— Учитывая, что поступая в школу, я и писать-то толком не умела…
— Хорошо, сейчас умеешь. Но, чтобы полететь на этот ваш конкурс, тебе ведь требовалось разрешение родителей?
Кивает.
— Ну, вот, а здесь для совершения тех или иных действий тебе будет требоваться мое разрешение: будь то поступление на работу или на учебу, переезд в другой город, совершение крупных финансовых сделок, вступление в брак… То есть юридически ты — несовершеннолетний человек под опекой. Ничего кроме. Мне как бы передаются функции твоих родителей. Но это ведь и означает «опекун», верно?
Вновь кивает, обдумывая услышанное. Страха нет, он сумел найти правильные слова. Лишь сосредоточенное осмысление ситуации.
— И до какого момента я буду под твоей опекой? До восемнадцати? Или до вступления в брак?
Он чуть вздыхает, опасаясь ее реакции, но отвечает честно:
— Пожизненно, Анют.
— По… то есть… но как же?.. — еще не испугана. Растеряна, смятена, но все еще просто стремится понять.
— Это не так уж страшно, Анют, — он ободряюще ей улыбается. — Со временем будешь жить одна. Ну, или с мужем, как сложится. А со мной даже видеться не будешь. Просто будешь высылать мне по почте необходимые документы, я — подписывать. Это формальность, Анют. Для тебя это будет просто формальность, — на него все сильнее наваливалась усталость. Все же две бессонные ночи, третий день на ногах. Повышенная активность в течение дня, конечно, позволила ему отогнать сонливость прочь. Но усталость никуда не делась. И теперь, когда он сидел неподвижно на краешке кровати, опасаясь не то, что прикасаться к своему ребенку, даже просто неловко шевельнуться, он все сильнее чувствовал, как ноет поясница и затекают плечи. А главное, язык ворочается с трудом, а еще о стольком надо сказать… — Если я сяду поглубже и обопрусь спиной о подушку, ты ведь не станешь кричать, что я опять нарушаю какие-то там границы? — решил уточнить, прежде чем шевелиться. Сил на еще одну вспышку ее паники у него, пожалуй, не хватит.
— Садись, конечно, — ей стало неловко. Все же это его квартира, и кровать до последнего момента тоже была его. А здесь, в общем-то, и сесть больше некуда.
Он с облегчением устроился в изголовье, вытянув ноги, откинув голову так, что затылок уперся в стенку, и подложив под поясницу мягкую подушку. «Счастье все же бывает», — подумалось. Теперь бы еще не уснуть.
— Дай мне руку, — попросил он девочку.
— Что?
— Устраивайся рядом и дай мне руку. Ну, ты ведь больше со мной не воюешь?