Опекун для юной девы
Шрифт:
— Несовершеннолетних там нет. А так… Предполагай, что чем выше должность, тем старше, практически не ошибешься.
— Но у тебя ведь не высокая? — опасливо уточнила она.
— Нет, — он улыбается. — У меня не высокая.
Аня кивает. И вспоминает начальника несуществующей миграционной службы. Как он сидел на столе, покачивая ножкой, шутил… Врал… Даже интересно, а сколько может быть лет Ринату? А впрочем, что ей до него? Ему она не глянулась… Ну, и… к лучшему. Кто его знает, что этот высокопоставленный лжец с теми ребятами сделал? А у нее есть теперь Аршез… А у Аршеза есть мама, с которой он может хоть по сто раз
— Аня, ты чего? — недоумевает Аршез, глядя как стремительно падает настроение у его девочки.
— Мама, — со всхлипом произносит она. — У меня тоже есть мама. И я тоже хочу… вот так, перед сном… А она там хоронит меня сейчас. С ума от горя сходит. И только от скорби еще лет на двадцать постареет, — она не хотела, но слезы сами уже бегут. — А вам что, — горько всхлипывает она снова, — вы вон молодые, красивые, с видеофонами… Зачем вы закрыли границу? Почему вы нас не выпускаете? Что мы вам сделали, что?!
— Аня… Анюта, пожалуйста, я не руковожу страной, я не определяю ее политику. Для меня Граница так же непроходима, как и для тебя. И если я туда полечу, я застряну в ней так же как ваш… летающий транспорт. И получу очень серьезные взыскания. Я не смогу вернуть тебя домой, при всем желании не смогу. Но я могу обустроить твою жизнь здесь. С твоей помощью, конечно, один я не справлюсь. А слезы здесь не помогут, надо брать себя в руки и строить свою новую жизнь. Учить местные правила, перенимать местные обычаи…
— Погоди, но ты говорил, — она его не слушает, захваченная новой мыслью. — Ты говорил, что есть те, кто границу регулярно пересекают — разведчики, шпионы…
— Я не служу в разведке.
— Да, но… возможно, у тебя есть… ну, хоть какой-то знакомый там. Он передал бы письмо… ну, даже не письмо, записку. Что я жива, что у меня все в порядке… Ты же не позволяешь своей маме волноваться. Так почему моя должна поседеть от горя?
— Анют, — он качает головой.
— Пожалуйста, Ар… Ну пожалуйста… И я не скажу ничего, что у вас секрет. Ну, хочешь, ты мне даже сам продиктуешь… А я буду во всем тебя слушаться. Все делать, как ты скажешь. Буду учиться. Мне бы только маме… два слова, чтобы она не убивалась. И мне станет легче жить, легче принять… Ну, пожалуйста, ведь есть же кто-то, кто мог бы…
Но он все качает головой, даже мысли не допуская. Ему надо спасти свою девочку. Спасти, а не подставить. А горюющая мама все же меньшее зло. Лучше уж пусть она горюет, когда с Анютой все хорошо, чем не горюет, а от дочери уже и…
— Давай спать, малыш. Нам завтра надо будет ремонт заканчивать, мастеров я выгнал…
— Выгнал? — удивляется девочка. — Зачем?
— Уже не помню. Умеешь клеить обои?
— Научусь.
— Вот и хорошо.
Хорошо не было. Он отправил ее спать, а ее опять настигли кошмары. И она плакала во сне, захлебываясь от подступающего ужаса, звала маму, и все повторяла отчаянно и безнадежно: «пожалуйста… ну, пожалуйста!..»
На этот раз он хотя бы ее добудился. Она распахнула свои полные боли глаза, увидела его, склонившегося над ней. И бросилась ему на шею:
— Не оставляй меня, Ар! Пожалуйста, не уходи, не оставляй меня одну! Я боюсь! Они приходят, и… Мне страшно!
— Я с тобой, — он осторожно уложил девочку обратно на подушку.
— Не уходи! — она отчаянно вцепилась
— Даже и не собирался, — заверил он, — двигайся.
До последнего ожидал, что она возмутится, когда он откинул ее одеяло и устроился рядом. Но ее кошмары были куда сильнее надуманных мифов о приличиях. Она сама прижалась к нему — заплаканная, дрожащая. Он обнял, поцеловал мокрый от слез висок.
— Спи, маленькая. Все хорошо, я никуда не уйду.
И она спокойно уснула, уверенная, что уж с ним-то она точно в безопасности. А вот он… в этом уверен не был. Его рука все скользила по ее спине, и с каждым скольжением в этом жесте оставалось все меньше дружеского и успокаивающего. Он возбуждался. Зубы ныли, дыхание учащалось. В какой-то миг он осознал, что гладит уже не спину, а ягодицы, причем обнаженные, одну ее ногу он закинул на себя, а ночнушку задрал практически до подмышек.
А она спит. Она просто спит, ребенок, ему поверивший. Защитничек. Защитит он ее, как же! Сейчас в момент вместо одних кошмаров ей другие организует. И даже гадать не надо, какие страшнее окажутся!.. Она же маленькая. Маленькая…
Ругаясь последними словами, чтоб хоть немного прийти в себя и сосредоточиться, он аккуратно уложил ее на спину, поправил рубашку, укрыл одеялом. И сбежал, плотно притворив дверь ее спальни.
Поднялся на крышу, чувствуя, что в квартире он задыхается. Надеясь, что свежий ветер его успокоит. Выдует ее запах из его легких. Запах, которым в его квартире было пропитано уже все. Но главная проблема — даже не в этом. Он вдруг осознал, что в принципе не умеет сдерживаться. Просто не знает, как жить с этим чувством: «хочется, но нельзя». Правило всегда было: «если хочется — то можно и нужно», и те, кого он желал, всегда горели страстью в ответ. А детей — Светоч прежде миловал как-то — на пути его раньше не попадалось. Да и… нет, никогда он не мечтал о подобном, несовершеннолетние девы в эротических снах к нему не приходили. А с совершеннолетними он все свои сны с успехом реализовывал. И что ему делать теперь? Что ему делать с этим жгучим чувством нереализованного желания? Как люди с их миллиардом сексуальных запретов вообще живут? Когда после женитьбы можно вообще всего одну женщину. Как они не сходят при этом с ума?
Он стоял на низеньком парапете, ограждавшем крышу, и смотрел на окна соседних домов. Тянулся к ним не только зрением, но и всеми прочими органами чувств. Пытался услышать, ощутить, осознать эмоции, что спрятаны за оконными стеклами. Искал ту, чьи муки нереализованных желаний сродни его. Ту, кому он отдаст все то, что его ребенку пока не требуется. А найдя — сорвался в полет. Без контракта, да. Но он будет аккуратен и ничем не навредит ее здоровью. А к утру она и вовсе будет считать все случившееся ночью всего лишь красивым сном, он позаботится.
До утра не остался, конечно. Но домой вернулся чуть более спокойным и чуть более удовлетворенным. Чуть более, всего лишь. Не тот запах. Не то тело. Не то. Все не то. Не насыщает. Не удовлетворяет. Не успокаивает.
А в доме горел свет. Везде, даже в его спальне, даже в туалете. Аню он нашел в кресле. Забившуюся туда с ногами, сжавшуюся в дрожащий комочек, в слезах.
— Что случилось, ребенок? — перепугался он.
— Страшно. Я тебя искала, а тебя нет. Обещал, что не уйдешь, а сам? Я думала, ты к себе спать ушел, а тебя вообще нет, я одна…