Опекун для юной девы
Шрифт:
Она несмело кивает. А он прижимается губами к ее виску, зарывается пальцами в ее волосы. Как же все-таки она умопомрачительно пахнет. Ни одна из тех, с кем он был сегодня, не пахла так — непередаваемо, восхитительно, волшебно. И никто не нужен, когда есть она — так близко, такая нежная, покорная, податливая…
— Ар, — она почти всхлипнула. Испуганная даже не его действиями, а своей на них реакцией.
— Да? — он все же оторвался от ее ямочки между ключицами, до которой и сам не помнил, как добрался губами. Взглянул на нее, отмечая и затуманившийся взор,
Она лишь нервно сглотнула, не сумев решиться ни на «да», ни на «нет». И его губы очень нежно, почти невесомо, коснулись ее. И реальность потерялась, растворилась в волшебных касаниях этих губ. Она отвечала сначала несмело, потом… Потом она просто горела в пламени неведомой прежде страсти, пила его губы и все никак не могла напиться, уже не осознавая, где она и где он, что можно, а что нельзя, что правильно, а что преждевременно. Она наслаждалась. Таяла. Тонула. Сгорала. Растворялась в его нежности и его дыхании…
И вдруг все кончилось. Она резко отброшена на жесткое сиденье скамейки, и только ветер холодит ее горящие щеки. Аня недоуменно оглядывается. Аршез стоит метрах в пяти от нее, упираясь лбом в дерево и тяжело дыша.
— Ар? — испуганно зовет его девочка.
Он не оборачивается, лишь поднимает руку в упреждающем жесте. Не подходи. Не зови. Я сейчас.
— У тебя все в порядке? — все же уточняет тихо и неуверенно.
И вновь в ответ лишь жест. Да, все хорошо. Жди.
Она ждет, все сильнее ощущая неловкость, все больше смущаясь — и их поцелуя, и его странной на него реакцией. Наконец он отмер, отцепился от дерева, подошел.
— Все, малыш, отпустило, — он протягивает ей руки, помогая встать. А затем целует ее кисти — одной и другой руки. — Я тебя не обидел?
Она лишь пожимает плечами, не в силах решить, как ей относиться к подобному поведению. Что это было вообще? Сам же начал…
— Прости, что так резко отстранился. Но мы ведь договаривались только на поцелуй, верно? А выполнять договор так не хотелось… Я совсем теряю от тебя голову, моя маленькая нежная девочка, — он с улыбкой вздохнул, сведя ее руки вместе и целуя уже ее пальчики. — Давай донесу до дома, Анют. Пешком далеко.
— А ты?
— А я… — он загадочно улыбнулся и подхватил ее на руки. — Ты ведь хотела узнать, как высоко я могу взлететь. Держись крепче, ребенок, и ничего не бойся. Ты мне веришь?
Она кивнула, радуясь возможности вновь прижаться к нему. И он взлетел. Так легко, будто и не держал ее на руках. Бережно пронес над темным парком, над засыпающим городом. И опустил на родную крышу.
— Не испугалась? — спросил скорее из вежливости. И сам ведь чувствовал — страх в ее душе не мелькнул ни на миг, там было лишь бесконечное умиротворение. Словно лететь над вечерним городом у него на руках — это самое правильное, что только могло с ней случиться.
— Нет, я же с тобой, — в ее глазах все еще светились звезды.
Он вновь коснулся губами ее губ. На этот раз совсем легко, и тут же отстранился, опасаясь вновь
— Идем в дом, ты совсем продрогла.
А потом она готовила ужин, а он сидел и смотрел на нее. Как уверенно движется она по своей маленькой кухне. Как быстро и ловко нарезает что-то, держа пальчики так опасно близко к мелькающему лезвию. И сам не заметил, как мысль «только б не порезалась» трансформировалась в «пусть порежется». Не сильно, маленькая ранка, это ведь не должно быть больно. А он бы зализал… Представил, как слизывает капельку крови, выступившую на ее пораненном пальце, как она вздрагивает от удовольствия, волной прокатывающегося по ее телу…
Встал и молча отобрал у нее нож. Чмокнул в щечку, пытаясь сгладить категоричность своих действий, пододвинул себе доску и начал сосредоточенно шинковать недорезанную Аней морковку. Принцип он понял.
Она застыла на миг от подобной бесцеремонности.
— Ар! Да прекрати ты уже делать все за меня!
— Ййй-а не все, — сложно было только начать, дальше с речью он справился. — У тебя там шипит что-то, — он кивнул на кастрюлю (или сковородку?), — плиту заливает. Ты отвлекаться не будешь, а мне попробовать интересно.
— И не заливает вовсе, три капли капнуло. Иногда ты бываешь невыносим, ты в курсе?
— Ага, — легко согласился он, — просто дай, что еще порезать нужно.
Вздохнула, покачала головой, улыбнулась… А потом учила его резать овощи. Картошку так, огурцы этак, помидоры иначе… Можно еще капусту в салат добавить, а ее вот так надо… Вышло даже весело. А еще очень тепло, потому что рядом и дружно.
А когда с ее ужином было покончено, он устроился в кресле в гостиной, усадил ее на колени и предложил вместе купленные ею книжки рассматривать.
— Ты не сердишься на меня, что я их купила? — спросила Анюта, доверчиво к нему прижимаясь.
— Почему я должен сердиться? Ты совершенно права, надо уже спокойно и обстоятельно со своей новой родиной знакомиться.
И будет лучше, если знакомиться она под его непосредственным руководством станет. А то вычитает еще невесть что в этих книжках, перепугается… Да нет, как раз прекрасно известно, что она в этих книжках вычитает. И пора ему уже прекратить малодушничать, и рассказать самому. Вот с помощью книжек и рассказать. И держать в процессе покрепче, чтоб не сбежала, не дослушав.
— Они все-таки дорогие, — виновато вздохнула девочка. Ее совсем другие проблемы мучили. — А ты ведь мне на еду деньги оставлял… Я хотела что-то попроще, но с картинками представить легче, да и сложно мне пока ваши тексты читать — и буквы разняться, и слов чужих много…
— Анют, ты чего? Я не только на еду, я на все необходимое оставлял. Книги в список необходимого входят. И не настолько уж они дороги, чтоб переживать из-за их покупки. Нам на книги пока хватает, — с улыбкой успокоил он девочку. — Ты, главное, записывать не забывай все, что тратишь, чтоб нам к концу месяца как-то представлять, сколько на твои нужды уходит и на будущее планировать.