Операция "Ананас"
Шрифт:
— Так я и рассказал, — ухмыльнулся он, выхватывая общую тетрадь из моих рук, — что это ты у неё дневник подрезал.
— Ну, ты и мудила, Игорёк.
— Серьёзно? — вмиг сделался он злым и резко поднялся с лавки. — А мне кажется, это ты мудила, Санёк. Такой, каких ещё поискать. Где сладко, там и ты да? В общем, не обессудь, я ведь и твоей девке сказал, что ты с Женей встречался позавчера…
22. Любовные вихри
Не надо так было делать, конечно, но мышцы сработали буквально сами, рефлекторно.
Дыщ! Прямо в солнечное сплетение. Хек! Колобок резко выдохнул и согнулся пополам. Я еле сдержался, чтобы не врубить ему по тыкве.
— Ну, ты и сволочь, — сказал я сквозь стиснутые зубы.
Он закашлялся и опустился на лавку. Сидел, обхватив колени и откашливался. Отплёвывался.
— Пошёл нахер, — прохрипел я. — Катись отсюда, Колобок. И больше не возвращайся. Урод.
Я мог его отделать под орех, что называется, мог смешать с грязью, мог выбить дух. И даже сначала именно этого и хотел. Вспыхнул и загорелся... Но теперь, глядя на него не испытывал ничего, кроме отвращения и презрения.
Он кое-как отдышался, отплевался, поднялся и неровной походкой отправился прочь. Козёл. Я вздохнул и покачал головой. Друг детства, бляха… Ладно, я его и не знал толком. Правда, похоже, и тот Жаров, что был до меня, его тоже толком не знал. Знает ли Женя — большой вопрос.
Вернувшись домой, я позвонил Кофманам. Вот честно, буквально заставил себя. Мне все эти разборки вообще были неинтересны. Прям максимально неинтересны. И неприятны. Объяснять, что не верблюд я не любил никогда.
— Алло, — ответила тёща.
— Ада Григорьевна, это Саша.
— Здравствуй, Сашенька. Ты вернулся?
— Здравствуйте. Да, вернулся уже. Как дела?
— Да… как сказать… По-разному…
Она вздохнула.
— А Элла как?
— Ну… — замялась она, — ничего вроде… Отошла, громы и молнии уже не мечет. Но на тебя всё ещё злится.
— Понятно. А можно с ней попробовать поговорить?
— Э-э-э… В принципе да… Только её же дома нет сейчас. Она с девочками в «Лиру» пошла. У Маши, однокурсницы, день рождения… Вот они и…
— Понятно…
— Она не хотела, я уговорила. Ну зачем дома в четырёх стенах сидеть, шизаться, правда?
— Правда, Ада Григорьевна. Чистая правда. Ладно, попробую её найти в «Лире».
— Смотри, не выходи в безвоздушное пространство без скафандра, — усмехнулась она.
— Ладно. Привет — Якову Михайловичу.
— Спасибо, передам.
Я повесил трубку. Блин. Мне это надо вообще? Ну честное слово.
— Саш, иди за стол, — позвала бабушка.
— Да я ещё не проголодался…
— Давай-давай, а то ускачешь сейчас куда-нибудь. Представь, целоваться надо, а в животе революция. Разве ж это дело?
— Революция, — усмехнулся я, — это вообще мрак.
— Вот, — удовлетворённо кивнула бабушка. — Взрослеешь, соображать начинаешь. Только не забывай,
— Не забываю. Но ты-то у меня вне подозрений.
— Ещё бы, — кивнула она. — Иди, руки мой, всё остывает уже.
У дверей в заведенье народу скопленье, топтанье и пар… Это как раз про «Лиру» спето, и, несмотря на предолимпиадные времена очередь оказалась на своём обычном месте. В принципе, закономерно, почему бы ей и не быть? Иностранцы по Москве стаями ходили, погружались в культурные слои, в том числе и морожено-коктейльные. А воздух был пропитан духом романтических ожиданий, свободы и небывалых приключений.
Тверская, ну… то есть не Тверская, конечно, но всё равно… выглядела нарядно, образцово даже. И Тверская, и Тверской бульвар, и Большая Бронная и Пушкинская площадь. Как наглядное доказательство преимуществ социалистического строя.
И, надо признать, социализм показывал гостям столицы своё человеческое лицо, которое оказывалось счастливыми лицами москвичей, цветущими в сером монументальном обрамлении асфальта и бетона. Под неусыпным надзором Александра Сергеевича, лучшего гаранта всего прекрасного и утончённого.
Дефицитных товаров в эти дни стало больше, а что ещё трудовому человеку для счастья надо? Цветы, например. Я планировал замириться с Эллой, прямо перед лицом её взыскательных подруг, а в том, что они взыскательные, я почему-то не сомневался. В общем, я метнулся вверх на угол с Тверской, то есть с улицей Горького и в цветочном киоске приобрёл охапку гвоздик.
Гвоздики были беленькие, причём, не чисто белые, а с бордовыми прожилочками. Красные всегда ассоциировались с Седьмым ноября, а эти можно было и с амурными делами ассоциироватьбь. Купив цветы, я вернулся к «Лире» и, не останавливаясь, двинул к двери. Появилось чувство, что иду в «Макдональдс». Именно он не в таком уж отдалённом будущем займёт все эти коммерческие площади.
— Молодой человек!
— Молодой человек!
— Не пускайте его там!
— Hey, mister!
— Эй! Куда!
— Товарищи, — уверенно ответил я на претензии желающих культурного отдыха масс, — у меня девушка там. Что же мне теперь в очереди стоять? Она уже внутри, за столиком сидит, ждёт и волнуется.
Сочувствия моя фраза не вызвала, но к дверям мне пробиться удалось. Непроницаемый швейцар, заинтересованный моим продвижением, вопросительно взглянул на меня через стеклянную дверь.
Но народа скопленье не имеет значенья — за дверями швейцар…
Показывать ему деньги и даже тереть большой и указательный пальцы возможности не было, поэтому я постарался сделать максимально понятный мимический посыл. И взгляд, конечно, постарался изобразить горящий и многообещающий.
Сигнал дошёл и швейцар приоткрыл дверь. Ровно настолько, чтобы я мог проскользнуть внутрь.
— Здрасьте. Сколько с меня? У меня тут…
— За мной проходи…
— …девушка…