Операция "Бидон"
Шрифт:
Мы с Ральфом удобно разместились в кабине. Ральф вел себя безукоризненно, он сидел так спокойно, что казалось, всю жизнь только и делал, что катался на машинах. Шофер оказался любопытным, поэтому мне пришлось на скорую руку выдумать историю про бабушку, к которой мы едем на каникулы.
Через несколько часов шофер притормозил.
— Мне теперь надо сворачивать направо. А до Межвидов такому пострелу, как ты, еще час ходьбы, — пояснил он.
И МАЗ, оставив за собой огромный хвост пыли, скрылся за поворотом. Я надел на спину тяжелый рюкзак, и мы потопали. Ральфу эта ходьба скоро надоела. Он то обгонял
В полдень мы пришли в Межвиды. Поселок был небольшой: несколько домов из белого кирпича, таких же самых как в городе, только ниже, магазин, столовая и дальше, на холме, укрывшись в деревьях, стояла бывшая усадьба барона, теперь там была школа.
У меня от голода бурчало в животе. Да и Ральф, подбежав к дверям столовой, остановился, как вкопанный, стал принюхиваться и облизываться.
В столовой, в самом углу зала, несколько мужчин тянули пиво, и на нас никто не обратил внимания. С облегчением я сбросил рюкзак на пол.
Поели мы по королевски: суп, котлеты с картошкой, а я вдобавок и кисель с молоком. Какая-то пожилая женщина, очевидно уборщица, вынесла Ральфу громадную кость.
— Куда это вы путь держите? — спросила она.
— Путешествуем по родному краю, — уклончиво ответил я. Нельзя же каждому рассказывать, какая беда у нас приключилась, надо соблюдать конспирацию.
— Да-да, — вздохнула женщина. — Такая уж теперь мода. Толпами ходят по дорогам туда-сюда, а толку никакого. Шли бы лучше в поле работать — и колхозникам помощь, и сами какой-никакой рубль заработали бы. Нет, все только с родителей тянут.
Неплохая мысль! Если не хватит денег, можно будет подзаработать.
После обеда рюкзак показался неподъемным. А идти еще порядочно.
На старой мельнице мы попили воды и немного перевели дыхание. Прошлым летом мы с мамой здесь ночевали. Старая и сгорбленная мельничиха знала маму еще с времен войны. Меня она, к счастью, сейчас не узнала. Добрая женщина угостила нас с Ральфом молоком и душистым деревенским подовым хлебом, погладила собаку по голове и пожелала нам счастливого пути.
Старушка — прелесть, ну прямо матушка Лайма из старинной сказки.
Дорога извивалась по лесу. В такой знойный день лесная прохлада приятно освежала. Пахло сосновой смолой. Ральф время от времени обеспокоенно лаял, кидался в кусты, наверное, чуял какого-то лесного зверя. Жаль, что я не взял с собой отцовское охотничье ружье, тогда бы нечего было волноваться о продовольствии. Ральф берет след, я стреляю, и жаркое готово.
Мне казалось, что мы идем целую вечность, а домика лесника — нет как нет. Солнце зашло за лес. Последние лучи острыми мечами пронзали ветви и упирались в зеленый мох. От деревьев, Ральфа и меня тянулись длинные призрачные тени. А потом все это, как по мановению волшебной палочки, погасло. Из густых зарослей тихими шагами подкралась темнота, становилось все труднее и труднее разглядывать рытвины и ухабы наезженной дороги. Еловые корни сплелись, как узловатые пальцы, и я то и дело спотыкался о них. Затих веселый птичий щебет.
— Ух, ухухух! — почти человеческим голосом прокричал филин. Откуда-то с опушки плачущим голосом ему ответили журавли. Верхушки деревьев качались на ветру и мрачно
— Назад! — приказал я. Пес, недовольно урча, послушался.
— Выдержать, выдержать! — шептал я. Партизанам, когда они отступали по этой же самой дороге в морозную новогоднюю ночь, было гораздо труднее. Они устали и замерзли, каждую минуту на них мог напасть противник, и тем не менее никто не ныл.
Что-то больно упиралось в спину — наверное, банка с консервами. А если я только на минутку сниму рюкзак и отдохну, ну самую капельку, чуть-чуть? И ноги сами понесли меня под еловые ветви. Положив рюкзак под голову, я с удовольствием улегся на спину. Мох казался таким мягким. Пес улегся рядом со мной.
Разбудил меня громкий лай. Страшно перепугавшись, я вскочил и, ничего не понимая, стал оглядываться вокруг. Надо мной точно зеленая палатка раскинулась ветвистая ель. Ральф, совершенно вымокший, сидел рядом со мной и радостно лаял. Казалось, он говорил: «Я не знаю, как тебе, но мне здесь очень нравится, кругом простор и свобода. Совсем другое дело, не то что в этих каменных клетках, которые двуногие собраться именуют домами. Но я здорово проголодался!» Ральф косился на рюкзак, из которого я доставал колбасу и краюху.
В свете дня лес больше не казался таким страшным и таинственным. По дорожке прыгали веселые солнечные зайчики, и Ральф пытался их поймать. А вокруг на разные голоса щебетали и свистели птахи.
Дорожка заворачивала в трясину. Сквозь настил из веток прогляди вала болотная ржа. Теперь я окончательно убедился, что идем мы правильно.
Насколько хватало глаз вокруг была густая поросль мелколистных, тонких, как хворостина, берез, замшелых сосенок. Только багульник чувствовал себя хорошо, взобравшись на кочки, он протянул навстречу солнцу белые грозди цветов и опьяняюще благоухал. Неизвестно откуда взявшиеся тучи мошек лезли за воротник, в нос, в глаза. Слепни, почуяв запах крови, как ненормальные, бросились на мои голые руки и ноги. Ральф прыгал и щелкал зубами, пытаясь их поймать.
— Ничего, уже близко, — успокаивал я себя вслух. — Вот-вот покажется сосна с засечкой.
Дорога пошла в гору. Болото с его багульниковым дыханием и тучами комаров осталось за спиной. Начался сосняк. И вот наконец обросший кошачьими лапками холм и на нем ветвистая сосна.
Но что это такое? Под сосной — могила, красиво убранная, обсаженная зеленью, и дощечка с надписью:
АННА АУЗИНЯ 1922—1944
АНДРИС КАРКЛИНЬ 1921—1944
ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕНЫ НЕСБЫВШИЕСЯ МЕЧТЫ
В прошлом году ничего такого здесь не было. Только на стволе сосны была высечена пятиконечная звезда. Могильный холмик почти не был виден. Мы с мамой вырвали всю сорную траву, положили букетик мяты и кошачьих лапок.
— Андрис и Анна заслужили, чтобы им воздвигли памятник, — задумчиво сказала мама в тот раз. Как она обрадуется, когда узнает, что за могилой кто-то ухаживает! Но кто все это сделал?
Я сбросил со спины рюкзак и прилег на солнечный пригорок. Ральф, не отрывая носа от земли, что-то тщательно вынюхивал. Над головой простиралось синее-пресинее небо. Тишина. И я вспомнил грустный мамин рассказ.