Операция «Гадюка» (сборник)
Шрифт:
— Могу предложить соглашение. Мне не нравится слово «сделка».
— Какое? — Философ даже раздвинул волосяной водопад, чтобы лучше вглядеться в меня.
— Мне нужно знать — только честно, — что вы делали в театре, с кем были там на связи и как все это происходило. Остальные ваши дела меня не интересуют.
— Так это и есть мои дела!
— Вот и рассказывайте.
— Мы с Пронькиным учились, — начал Аркадий обыкновенным голосом, — в одном классе. Потом наши пути разошлись. Я потянулся в науку, а он крутился возле искусства. Мне наука ничего не дала, кроме
— Думаю, что это малкинский джип. Пронькин его использовал как служебную машину.
— Нет, вы скажите, раньше это было возможно? Я за коммунистов голосовал. Потому что устал от этих нуворишей с их джипами.
— Замечательно, — похвалил я философа, — отлично гармонирует с вашим солипсизмом.
— Запомнили?
— Заучил. И продолжайте, пожалуйста. Мне некогда.
— А мне спешить некуда, — в рифму сказал арестант. — Ну ладно, продолжаю, продолжаю. Как-то я встретил Пронькина, разговорились, то да се, он узнал, что меня из университета выперли. И сказал, что есть работа, специально для интеллигентного человека. Так я попал в театр. Ничего плохого я не имел в виду. И сейчас не имею. Курить можно?
Я оглянулся. Нигде не было пепельницы.
— Потерпите, — сказал я. — Немного осталось.
Философ вздохнул, но ссориться со мной не стал. Ему было страшновато.
— Расскажите, в чем заключалась ваша работа.
Главное было не забывать, что я должен держать милицейский, допросный тон. Не переходить на беседу.
— Я сторожем работал, — невинно сообщил мне философ. — Ночным сторожем. Вы об этом знаете.
— Прекратите кривляться, — приказал я. — Если бы вы были простым ночным сторожем, то здесь бы не оказались.
— А я, честное слово, не знаю…
— И наверное, Пронькин по дружбе познакомил вас с Барби.
— Я не знаю…
— И в чем же заключались ваши обязанности?
Я чуть было не сказал: «А то сейчас полковника Мишу позову!»
Хотя звать полковника нельзя. То, что мне сообщит сейчас Аркаша, не предназначается для полковничьих ушей. Философ вздохнул.
— Хорошо. Я ухожу, а вас отправят в камеру.
— Я же ни в чем…
— Послушайте, философ, — сказал я, впуская в голос дозу презрения. — В нашей стране даже поговорка есть, маленькие дети ее впитывают с молоком матери: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся». Это имеются в виду невинные. А вы — виноватый. Вас поймали в притоне, вы общались с бандитом, вы скрывались от правосудия… Или вы все рассказываете, или я ухожу. И больше с вами нормально никто разговаривать не станет.
— Ну ладно, ладно, только это вас разочарует.
Оказывается, Пронькин дал Аркадию прибор, специальный прибор. Тут я не выдержал и потребовал выдать прибор. Аркаша объяснил, что он как раз и приезжал в тот ночной клуб на встречу с Барби, чтобы вернуть прибор.
— И отдал?
— Нет, не успел. Тут стрельба началась и ваши прибежали. Я думаю, что прибор — самый обыкновенный барометр. Или он замаскирован под барометр.
Этот поганец издевался надо мной.
— Нет, я не шучу! — сказал он.
— Где он сейчас?
— Так у меня его
Я перевел дух.
— А почему вы считаете, что это барометр?
— Стрелка колеблется в зависимости от погоды.
— И что это означает?
— А вы не знаете?
Хитрый глаз философа сверкнул из-за волос.
— Если так допрашиваете, значит, не знаете.
— Допустим, что не знаю.
И тут он меня переиграл. Черт знает, каким образом он почувствовал, что я от него завишу. Может быть, в моем голосе прозвучала просьба. Но он решил поиграть со мной. А я не сразу почувствовал, что происходит, и поверил хитрецу.
— По трезвом размышлении, — сообщил он, — я решил остаться в тюрьме. Здесь прилично кормят, в камере душно, но тепло, дают книжки и даже можно позвать врача. Слышали об этом?
— Что это вас потянуло на такую лирику?
— Да потому, что я не знаю, какие силы стоят за мальчиком Барби и всей этой компанией! Но силы немалые. По крайней мере, вы будете им уступать. Поэтому я предпочитаю молчать. Можете меня бить и издеваться надо мной, как принято.
— Зачем вы кривляетесь?
— И не думал. Я хочу остаться живым и состоятельным.
— Сколько? — сразу догадался я.
— Нет, дело не в деньгах. Дело в безопасности.
— Так что вам нужно, в конце концов?
— Быть подальше от них, жить в довольстве и иметь возможность заниматься философией.
— Все это противоречит вашему солипсизму, — возмутился я. — Мы же вам только кажемся. И ваши страхи — воображаемые.
— Всему есть предел, — вежливо возразил философ. — Так что пока я делаю вид, что существую среди вас, мне приходится с вами сотрудничать.
— Конкретно!
— Квартира в Питере, место в университете и стипендия.
— Вы с ума сошли!
— Отправьте меня в тюрьму.
И тут началась отчаянная торговля. Я старался запугать философа, принимал образы Торквемады и товарища Берии, Аркадий робел, бледнел, но отступал медленно, задерживаясь на всех доступных рубежах обороны. Мне же пришлось покинуть кабинет, чтобы поговорить с дядей Мишей, он созвонился с министром (безуспешно), потом позвонить Калерии, той пришлось бегать к директору, директор еще кому-то звонил, и в результате мы добыли однокомнатную квартиру в Питере, а все остальное философ согласился заработать сам. Пластическую операцию делать также не придется, потому что Аркадий согласился постричься, что эффективнее любой пластической операции. На обратном пути я принес Аркадию пепельницу, чем улучшил наши отношения.
Итак, оказалось, что Пронькин выдал Аркадию маленький прибор, в принципе — очень чувствительный барометр.
В определенные ночи, после звонка Пронькина, Аркадий должен был внимательно следить за показаниями прибора, и, если давление резко за несколько секунд падало, он тут же звонил Пронькину, а сам шел по театру, в основном за кулисами, и следил за показаниями прибора, пока не находил точку, в которой давление достигало нижней отметки.
— Сколько времени проходило между звонком Пронькина и падением давления?