Операция «Гиппократ»

Смирнов Валерий Павлович

Зато в самолично сочиненной сопроводиловке Янис именовал себя вовсе не поваром, а «судном, ищущим в море поэзии правильный курс» и кидал намеки на знак равенства между собой и Маяковским.

Сосисомиди письменно гарантировал всем редакторам подряд: «Я смог бы с Вашей помощью опубликовать 96 стихотворений в газете (столько, подсчитано, напечатал наш лучший поэт-трибун за три с половиной года (1926-1930гг) в „Комсомольской правде“. Потому высылаю вам свои стихи и благодарю за то, что Вы возродите почему-то не очень интенсивно пока развивающийся в практике нашей печати жанр стихотворной передовицы».

Тем не менее 95 из 96 стихов заняли из-за

несознательности газетчика место не на полосе, а в самой драгоценной редакционной реликвии. Это была папка с поэзией читателей, которую газетчики открывали и зачитывали вслух, когда им было не хрен делать во время обвала официоза. Или при поганом донельзя настроении. Опусы Сосисомиди пользовались у журналистов не меньшим спросом, чем творчество других поэтов из этого источника веселья, вроде стихов за целебность лиманской грязи: «Мажут всю морду, и зад весь чернеет, мажут то место, чем люди болеют».

Сам Янис не догадывался, что у него есть такие крутые конкуренты. Он продолжал бомбить письмами редакции, по сложившейся привычке именуя себя «судном, ищущим в море поэзии правильный курс».

Индульгенция Луконина перестала устраивать Сосисомиди в тот самый год, когда это судно в море поэзии в городе стали именовать не рифмоплетом, а исключительно Судном. Только с ударением на последнем слоге.

Из всех одесских изданий Судно, с вытекающей из него поэзией, не сумел истерроризировать многотиражку «Одесский портовик», хотя пытался достать ее письмами. Но, в отличие от «Радянського джута» или «Одесского политехника», портовая газета находилась на режимной территории, куда, до счастья редакции, у Сосисомиди не было пропуска. Исключительно по такой причине «Одесский портовик» успешно противостоял агрессии поэта. Если бы Судно сумел проникнуть через проходную, так это издание малодушно бы капитулировало. Но раз такого не случилось, пользуясь защитой бдительного ВОХРа, корреспондент Павлов иногда по телефону говорил Янису вслух то, что думали за его умственные способности и поэзию многие профессионалы пера. Павлов был отважным человеком, хотя бы потому, что, несмотря на страшные телефонные угрозы Сосисомиди, находил его стихам достойное место в корзине для мусора.

У Судна не хватало времени приводить в исполнение свой страшный приговор строптивому корреспонденту. Он не отвлекался на личные амбиции ради развития мировой литературы, а другие издания не всегда отваживались идти поперек желаний Сосисомиди увидеть свою подпись в газете и вдобавок иногда слупить пусть тощий, но всё-таки гонорар. Сосисомиди приносил жене плату за титанические труды, на что она замечала: за такие бабки не купишь даже мозгов в твою малохольную голову. Судно делал правильные выводы и пер прежним курсом, увеличивая объемы строчкогонства, озаренные светом Октября даже майской ночью.

Так в один дурацкий день рухнуло то, что казалось незыблемым. И газеты начали отказывать Сосисомиди в публикациях пускай таких замечательных стихов, которые могли бы проканать при сильном отсутствии партийных постановлений. Но что такое партийное постановление, когда перестройка стала отбрасывать копыта? Тоже еще событие. Зато, получив свежее послание в стихах, все поняли: сегодня бывший инженер Сосисомиди увидел компьютер и тут же разразился за свое открытие. Гомер бы прозрел от зависти, услышав такую поэзию:

Хватит в тачках возить бетон! Пусть компьютер задает тон! Чтоб

трудовой ускорить процесс, Хлам на свалку! Даешь прогресс!

На свалку улетали не только хлам, но и прежние представления о жизни. Правда, компьютеры вместо тачек пока не использовали, зато издания переставали печатать поэзию Яниса, посвященную рабочему классу с непременными советами стихотворца: «Времени даром, друг, не теряй – технику новую дерзко внедряй! По халтуре и браку ударь! На старт! Качеству изделий – золотой стандарт!» Представляете, такое почему-то перестали печатать, и больше того, из газет куда-то исчезли даже очерки за рабочий класс. У всех на уме стали директора банков и менеджеры.

К тому же многотиражки предприятий и вузов закрывались, сокращая поле деятельности неутомимого Судна. Зато другие газеты стали плодиться еще чаще, чем разные насекомые в общественном транспорте постсоветского периода. Масс-медиа не обращали внимания на поэтическую бомбардировку соратника Маяковского и внука ученика Горького. Больше того, конверты подорожали до такой степени, что Сосисомиди уже не решался загружать почту в районе села Дальник. Янису не помогали более сильные доводы в пользу собственной гениальности, хотя в сопроводиловках местного пошиба он сравнивал себя уже не с судном, а целым морем. «Море велико оттого, что не брезгует ручейками. Так я отвечаю, когда меня спрашивают, почему я люблю публиковать свои стихи в небольших газетах», – подчеркивал внук автора «Моей жизни».

Тем не менее, гонорарные ручейки, стекающиеся в судновские карманы, пересыхали один за другим. Сосисомиди снова выручил дедовский опыт. Поэт делал жизненные выводы при сильном голоде в желудке из-за хронического отсутствия гонораров и фамилии в газетной полосе. Тем более, жена резко стала гонять Сосисомиди сковородкой по жилплощади, постоянно намекая – теперь на огне души с поэтических доходов можно жарить не столько котлеты, как чересчур расплодившихся на кухне тараканов. Если, конечно, ее благоверный со своими заскоками по части поэзии еще способен на что-то, кроме как доводить окружающий его мир до полной прострации с помощью пишущей машинки.

Янис никогда не помышлял спорить с женой. Это не редактора, начнешь возбухать – тут же выпишет гонорар сковородкой по морде. Сосисомиди упал на четыре кости и давал страшные клятвы именем Конституции: он возьмется за ум в свете повального одурения общества дешевыми ценностями в виде творчества совсем не янисовского производства.

Супруга была не такой припаренной, как ее вторая половина, а потому сходу не поверила клятвам и принялась воспитывать поэта разными словами. Сосисомиди был готов их слушать чуть ли не с радостью на лице. Янис когда-то прочитал: человека можно убить словом, но тем не менее предпочитал, чтобы его словесно грохали наповал, чем пинали ногами без летальных исходов.

– Попробуй только не поумнеть! – гремела жена, наступая на свернувшегося в клубок умельца поэтических передовиц. – Тебя убить легче, чем прокормить, хотя сам напоминаешь мужчину только на фотографии. Сейчас я одна семью не вытяну… Да и раньше на твои стихи кило колбасы можно было…

– Как, – попытался защититься Янис, – а помнишь, я купил тебе коробку конфет?

В ответ за это напоминание жена достала с подвесной полки пыльную коробку и от души врезала ею по голове проявившего непокорность мужа. Хотя коробка из-под конфет была совсем пустой, Сосисомиди тут же заткнулся.