Операция 'Карантин'
Шрифт:
Тридцать километров до Каменки ехали около часа. Несмотря на показушно наплевательское отношение к машине, Игорь берег свою «кормилицу» и вел пикап по разбитому шоссе весьма осторожно. Всю дорогу он неумолчно болтал, рассказывая о своем нехитром житие-бытие, а Никита слушал, методично отхлебывая из бутылки, кивал, изредка вставлял в монолог Игоря междометия. Как он понял, его новому знакомому нужен был не собеседник, а слушатель. Так, в основном, и бывает между двумя попутчиками.
Ничего выдающегося в жизни Игоря не было, разве что служба в Афганистане и плен у моджахедов. Но как раз об этом он рассказал скупо, в двух словах, с затаенной грустью, и сразу стало понятно, что те далекие военные будни и память о настоящем солдатском товариществе являются для него сокровенной святыней, куда посторонним вход заказан. Зато о последующей своей жизни,
Когда подъехали к Каменке, стало светать. Луна еще не успела спрятаться за горизонт, а на востоке уже разгорался рассвет, и окружающий мир начал приобретать естественные краски, будто черно-белое кино постепенно вытеснялось цветным.
Каменная степь заканчивалась резко и сразу — двадцатиметровым, почти отвесным обрывом в небольшую, пересохшую до ручейка речку Бурунку. За речкой начиналась холмистая местность, и на одном из пологих холмов, как на ладони, открывался взгляду районный центр Каменка. Небольшой городок или большой поселок. Лишь в центре стояло около двух десятков двух- и трехэтажных домов, а все остальные были одноэтажными частными домиками с огородиками и садами. С высоты обрыва, по краю которого проходила дорога, Каменка смотрелась живописно, и от ее планировки веяло неистребимым укладом советских времен — «новые русские» не спешили вкладывать капиталы в захолустный городишко.
— Останови, — сказал Никита, когда пикап выехал к мосту через речку.
Игорь осекся на полуслове, затормозил и недоуменно уставился на попутчика.
— Я здесь выйду, — ответил Никита на немой вопрос.
— Зачем?
Никита тяжело вздохнул.
— Дам тебе два хороших совета и буду рад, если ты им последуешь. Для твоего же блага. Первый — не ходи в милицию и не расспрашивай, что сталось с тем сумасшедшим, которого подвозил две недели назад. Исчезнешь без следа, как и он. И второй совет — забудь обо мне. А встретишь где случайно — не узнавай. Не было меня в твоей жизни и все. Кто бы тебя ни спрашивал.
— Ты что, банк ограбил? — осторожно попробовал пошутить Игорь.
— Хуже, — не принял шутки Никита и строго посмотрел в лицо Игорю. — Знаю я кое-что такое, из-за чего на меня не сегодня-завтра могут открыть охоту по всей России. Заодно всех, с кем я по пути встречался, «охотники» будут отстреливать без тени сомнения. Так сказать, в качестве превентивной меры — они и гадать не будут, знаешь ли ты или не знаешь то, что я знаю. Понятно?
Игорь растерянно кивнул.
— Прощай. — Никита пожал ему руку. — Спасибо, что в степи подобрал.
— Погоди… — не отпустил руку Никиты Игорь. Он внимательно смотрел в глаза Никиты, и от растерянности в его взгляде не осталось и следа. Лицо было серьезным и решительным, словно лет на двадцать помолодевшим. Будто вернулась его суровая военная юность. — Я, конечно, на гражданке маленько распустился, но кое-что во мне еще осталось… Помню… Если бы ребята в Афгане только из-за меня в рейд не пошли, хана бы мне была. Так
— Спасибо, — грустно улыбнулся Никита. — Прощай.
Он выбрался из машины, не забыв прихватить недопитую бутылку с водой, и сбежал по откосу под мост.
— Счастливо! — донеслось ему в спину, затем пикапчик проурчал по плитам бетонного моста, и все стихло.
Никита огляделся. Верил он в искренность своего случайного спасителя, но береженого и бог бережет. Сейчас единственным его желанием было часика два-три поспать — шутка ли, сутки на ногах да еще со столь изнурительными приключениями. Идти в город и искать там гостиницу — глупее варианта не придумаешь. Впрочем, как и оставаться здесь, под мостом. Берег на этой стороне Бурунки был обрывистый, и ничего здесь не росло — не то, что на противоположном, густо заросшем камышом и кустарником. В то, что его будут искать, Полынов не верил — собственными глазами видел, что представляют собой останки его товарищей. Армия есть армия, и вряд ли кому в голову придет составлять из кровавых кусков тела — разделят на равные кучки по количеству погибших людей, запаяют в цинковые гробы и отправят по месту жительства. И все же элементарную предосторожность следовало соблюсти, к тому же отдохнуть на голой земле под мостом вряд ли получится — машины будут мешать своим гулом.
Переходить речку вброд Никите не пришлось — он легко пересек ее, прыгая с валуна на валун. В засуху Бурунка сильно обмелела, и камни торчали над ее поверхностью не меньше, чем на метр. Сейчас вода текла спокойно, лишь кое-где журча на перекатах, но, вероятно, весной, в половодье, бурлила и клекотала, за что речка и получила свое название.
На другом берегу Никита задержался. Забравшись в камыши, снял куртку, аккуратно спорол шевроны и сжег их, сбросив затем пепел в реку. Теперь он спокойно мог выдавать себя за отставного офицера любого рода войск, уволенного в запас по сокращению армии. Легенду, каким образом и зачем он оказался в Каменке, можно придумать потом. В соответствии с ситуацией.
Пройдя с полкилометра вниз по течению Бурунки, Полынов забрался в густые заросли боярышника и, присев, осмотрелся. Лучшего места для «лежки» не придумаешь. Кустарник дальше двух метров не просматривался, к тому же камуфлированная форма по своей расцветке сливалась с окружающей растительностью, и обнаружить здесь Никиту можно было лишь подойдя вплотную, если не наступив. Но и подойти без треска сучьев сюда невозможно. Впрочем, искать Полынова, по идее, пока никто не должен, и наткнуться на него мог разве что какой-нибудь бомж. Хотя, откуда здесь бомжам взяться? Чай не сытая Москва, где они все пригородные лесочки оккупировали, спят чуть ли не под каждым кустом. Здесь периферия, не самое сладкое место для нищих — поспать места вволю, зато жрать нечего, никто не подает.
Что удивительно, но есть не хотелось, хотя почти сутки во рту маковой росинки не было. Зато по-прежнему хотелось пить, но это желание, скорее всего, было вызвано соматическим расстройством организма — даже бултыхайся он сейчас в бассейне и напейся так, что вода из всех пор сочилась, Никита все равно испытывал бы жажду.
Полынов смочил губы из бутылки и, подложив под голову пентоп, улегся. В кустах боярышника было жарко и душно — не то, что под мостом, где от бетонных плит и близкой открытой воды тянуло прохладой, — но выбирать не приходилось. Лучше проснуться живым и здоровым на сухой, твердой, как камень, земле, чем умереть во сне на перине.
Глава девятая
Снилась Никите баня. Жаркая, душная, заполненная паром. И будто бы посреди бани стоит большой оструганный стол, а вокруг на лавках, закутанные в простыни, сидят спасатели МЧС. Устюжанин, Мигунов, Братчиков, Фокина. Сидит среди них и Никита. Стол пустой, ничего на нем нет, но ничего им и не надо. И так всем весело, все довольны — радуются, что после взрыва самолета живы остались, а теперь вот в баньке парятся. Устюжанин сидит во главе стола, курит, улыбается добродушно, глаза от удовольствия щурит. Володя наперебой с Олегом анекдоты шпарят, все смеются заразительно, но как-то невпопад, больше не над анекдотами, а от радости жизни. Напротив Никиты Леночка сидит, и какая-то она совсем другая, непохожая на ту — из лаборатории и из жилого отсека трейлера. Верткая, подвижная, глазами в Полынова так и стреляет.