Операция «Копье»
Шрифт:
— В самом деле? — Туполев снова взглянул на Тимофеева, теперь уже с гораздо большим интересом. — А вы, оказывается, мастак на провокации, Калашников. От вас, честно говоря, не ожидал.
— Это не провокация, — с достоинством отвечал Калашников. — Это правда. Вы можете сколько угодно открещиваться от этого пилота, а он может сколько угодно открещиваться от вас, но Генеральный не поверит в случайное совпадение, когда я покажу ему метку!
Туполев тихо рассмеялся.
— Как вы всё-таки наивны, Калашников, — ответил он, вынув одну руку из кармана и проведя пальцем по
— Умно… — Калашников сплюнул. — Наловчились вы тут, я посмотрю, всё наизнанку выворачивать. Только на этот раз — фиг вам! — он тоже вынул одну руку из кармана, но лишь для того, чтобы продемонстрировать собеседнику внушительную дулю. — Я встречусь с Генеральным и расскажу ему, в какие игры вы у него за спиной играете. Бредовая и антинаучная, говоришь? Да я с этой «антинаучной» Канзас-Сити брал — без единого, между прочим, выстрела.
— Вот и замечательно, — сказал Туполев. — Возвращайтесь к себе, на фронт, и продолжайте в том же духе. А то, я слышал, Тихоокеанская конфедерация опять контрреволюционеров собирает и науськивает…
Калашников набычился ещё больше:
— Я хочу видеть Генерального!
— А вот этого, извините, мы вам не позволим. Незачем вам с Генеральным видеться. И я так считаю, и другие.
Калашников засопел, а потом вдруг крикнул так, чтобы все слышали:
— Вы — убийцы! Вы убили Генерального! И теперь распоряжаетесь вместо него!
Майор Тимофеев кожей почувствовал, как напряглись все вокруг, хватаясь за автоматы и опуская ладони на предохранительные скобы, но Туполев лишь снова рассмеялся.
— Остроумно, — оценил он. — Гораздо остроумнее, чем выдумка с приблудным пилотом. Только выстрел этот вхолостую. Генеральный жив и здравствует. И вы это знаете, и все это знают.
Калашников хлопнул себя по бедру:
— Это ж надо! Вот ведь твари вы какие — окопались тут, разжирели. А мы там кровь проливаем, землю зубами грызём…
— Поздно жаловаться, Калашников, — сказал Туполев. — Вы сами предложили проект освобождения «угнетённых индейских племён». Неужели вы думали, что этим будет заниматься кто-то другой?
— Я не жалуюсь, — проворчал Калашников. — Я просто опасаюсь, что вы ударите мне в спину. В самый критический момент.
— И с этим вы собирались пойти к Генеральному? Со своими подозрениями и прожектами?
— Слушай, ты, расфуфыренный ублюдок, — в голосе Калашникова зазвучала сталь, — ты за кого меня держишь? Я — суверенный гражданин, и я сам буду решать, с чем мне идти к Генеральному.
— Я уже сказал, Калашников, к Генеральному вы попадёте только через мой труп.
— Да будет так, — Калашников резко развернулся на каблуках и зашагал к тамбуру. — Что вы стоите?! — прикрикнул он на своих солдат. — Огонь!
И стоило ему произнести эти слова, как началась такая стрельба, что хоть святых выноси. Тимофеев, не будь дурак, сразу же упал на брюхо, стараясь, насколько это возможно, слиться с покрытием площадки. Рядом тяжело, будто куль с мукой, рухнул высокий.
Автоматные пули рвали воздух над головой, и майор понял, что какая-нибудь самая шальная из них обязательно его заденет, а значит, пора уносить ноги. Однако Тимофеев не был самоубийцей, и по доброй воле вряд ли решился бы прыгнуть с площадки вниз. Но тут он увидел, как по рифлёной стальной поверхности катится к нему пехотная осколочная граната с выдернутой чекой, и тело само рванулось прочь, перевалившись через край, за которым открывалась бездна.
Наверное, высота была не столь значительной, как показалось Андрею сверху. Так или иначе, от удара о воду он не погиб, а когда вынырнул, то не обнаружил над головой ни аэронефа «25 лет Вашингтонской Коммуны», ни второго «дирижабля», название которого он так и не узнал. Они сгинули, словно наваждение или мираж, не оставив в небе следа…
Как Тимофееву удалось добрался до берега, он и сам не помнит. Очнулся уже в госпитале, а потом завертелась карусель следствия, и впечатления от загадочного происшествия, необычайно яркие поначалу, успели притупиться.
С тех пор минуло много лет, но Андрей Тимофеев не забыл о том, что случилось с ним над Финским заливом, во время боевого вылета. И по сей день он рассказывает эту историю любому желающему (достаточно только попросить и сдобрить рассказ напитками) и каждый раз, закончив, с надеждой спрашивает, нет ли у слушателей какой-нибудь версии, объясняющей это странное происшествие. У слушателей обычно — одна-единственная версия, в точности совпадающая с вердиктом медицинской комиссии, но они предпочитают держать её при себе, чтобы не обидеть хорошего человека.
Если вы когда-нибудь заглянете в город Сосновый Бор, что в Ленинградской области, и решите прогуляться по побережью Финского залива, то, возможно, встретите его там — рано поседевшего пилота, с полупустой бутылкой водки в руках. Он, скорее всего, будет сидеть на одном из гранитных валунов, принесённых ледником с далёкого севера, и, прихлёбывая, смотреть на горизонт, словно пытаясь разглядеть за этой мнимой линией миражи жестокой, но в чём-то безумно привлекательной инореальности, с которой ему довелось столкнуться лицом к лицу…
ГЛАВА ПЯТАЯ
БЕЛАЯ МГЛА
(Вена, Австро-Венгрия, сентябрь 1909 года)
Смотритель Музея заприметил этого молодого человека с того самого момента, как тот впервые переступил порог зала Сокровищницы Габсбургов.
Молодой человек не производил впечатление обеспеченного австрийца: непокрытая голова, осунувшееся лицо, глубоко запавшие глаза, поношенный и грязноватый плащ, стоптанные башмаки — очевидно, студент или просто безработный, перебивающийся случайными подачками сердобольных сограждан. Его явно не интересовали ни сам Музей, ни Сокровищница — он пришёл сюда, укрываясь от дождя, и был охвачен какими-то своими очень мрачными мыслями, а потому не замечал ничего вокруг.