Операция "Рагнарёк"
Шрифт:
Совет грозил перейти в кровавую битву, когда туда, по приглашению Инянги, явились Беккет с Ребеккой. И Малдавис – та самая чернокожая девушка, которую Норвик с братьями Калос видели в «Синем Бархате». Появление Малдавис было встречено гробовой тишиной – все еще помнили, как она, еще чуть не неонатом, проявила непонятно откуда взявшуюся силу. Ходили слухи, что Каитифф была «незаконнорожденным», то есть обращенным без дозволения, Дитя одного из Тремере. Став во главе бунта Анархов, девушка почти сумела сбросить Лодина с кресла, и только его униженная просьба к Примогенату о помощи помогла
Девушка и сама не знала, откуда в ней взялась эта странная сила, пока Ребекка не открылась ей. Честность, прямота и самоотверженность юной Каитифф привлекли Инконну на ее сторону, и, несмотря на то, что обычно Наблюдатели не вмешивались во внутреннюю политику Камарильи, Ребекка решила оказать Малдавис самую серьезную поддержку.
И теперь, когда городу грозила междоусобная война или, что еще хуже, приход к власти Шабаша, Ребекка предложила Примогенату кандидатуру своей воспитанницы. Предложение шокировало Старших. Но Беккет, с разрешения, еще на днях полученного от Фьялара, ввел их в курс планов правительства США относительно легализации прав и напомнил, что в случае провала, Внутренний круг спросит, в первую очередь, с того, кто за соблюдение Маскарада отвечает – с Принца. Примогены, посовещавшись, пришли к консенсусу. Свалить ответственность на Малдавис в случае провала было заманчиво. В случае же победы внутреннюю структуру Камарильи, в том числе и ее иерархию, вообще предстояло пересмотреть, и роль Принца уже не казалась Старшим такой привлекательной. Так что собрание завершилось мирно, и Малдавис была избрана единогласным решением. Даже отсутствие на собрании Бруха и Вентру уже не могло изменить ситуации.
Все эти новости Фьялар выслушал с вежливым интересом, но без особого энтузиазма. Главное было сделано – верхушка Сородичей Чикаго поддержала грядущие перемены. А внутренние дела Камарильи гнома интересовали мало. Зато большой интерес у него вызывали намеки Ребекки на ее не совсем обычное для Сородича состояние и возможность получить у нее консультацию относительно происходящего с другом.
— Делия, — тихо попросил Войцех, — отвлеки Мелисенту. Я не собираюсь от нее ничего скрывать. Но предпочитаю сам решать, как и когда ей сообщить, если все плохо.
— Ты думаешь, все плохо? – с тревогой спросила Делия.
— Я не думаю. Но и не исключаю. Поможешь?
— Конечно.
Фьялар увел Войцеха и Ребекку в небольшой кабинет, за разумную плату предоставленный им владельцем ресторана. Гном настоял на своем присутствии при разговоре, и Войцех возражать не стал, слишком уж волновали его возможные «открытия», чтобы довериться собственной объективности.
Ребекка долго и внимательно осматривала Войцеха, прислушиваясь к ровному дыханию и спокойному ритму сердца.
— Остановить можешь? – спросила она.
— Могу. Хоть насовсем. Но теперь мне нужно об этом подумать. Решить, что я этого хочу. Раньше было наоборот.
Ребекка кивнула.
— Когда в последний раз…
— Фьялар уже спрашивал, — усмехнулся Войцех, — точно не помню, слишком много всего произошло
— Ты безумен, — спокойно констатировала Ребекка, — не вижу где и в чем, но ты – Малкавиан, а это значит, что ты безумен. Знаешь, что это?
— Знаю. Я игрок. И актер. И музыкант. Все, что можно «сыграть» привлекает меня. Вампир, играющий в человека, играющего в вампира – это, пожалуй, мое последнее достижение по части безумия.
Фьялар слегка кашлянул и Войцех с улыбкой поглядел на него.
— Это не безумие, Фьялар. Я не играю – вот в чем разница. Я… Живу?
Ребекка вздохнула.
— Ты ведь никогда даже не думал о том, чтобы искать Путь?
— Нет, — улыбнулся Войцех, — это слишком серьезно для такого ветрогона, как я. Но сама идея мне кажется достойной воплощения. Ты… Я чувствую, что мы чем-то похожи. Именно в том, что изменилось в последнее время. Расскажи, как это – Голконда?
— Это… Это мир. Мир с собой. Многие думают, что это мир со своим Зверем, но это не так. Его больше нет. Он – часть меня, я и он – одно. Но Зверь уже не монстр. Это… То, что люди зовут Эго. То, что лежит между ощущениями и чувствами. Эмоции. Я чувствую теплый ветер, и он радует меня. Я чувствую запах гниющего трупа, и мне от этого горько. Понимаешь?
— Да…
Войцех вспомнил теплую кожу под своей ладонью, и горячее дыхание на губах, и…
Румянец окрасил его щеки.
— Прости, я задумался.
— Ты знаешь, — кивнула Ребекка, — но мне твое знание недоступно. Путь требует самоотречения и самоконтроля. Мои чувства… Я пожертвовала их пламенем для того, чтобы принять зверя. Мне доступно и сострадание, и неприятие. Но не страсть. Не ненависть.
— Я не думаю, что хотел бы достичь Голконды, — мрачно сказал Войцех, — это теперь неизбежно, да? Мне следует радоваться тому, что есть сейчас, но надеяться не на что? Лучше бы это оставалось легендой. В легенду приятно верить, но быть ей, как оказалось, не так уж хорошо.
— Мне кажется, — осторожно начала Ребекка, — мне кажется, ты – другая легенда. Я слышала об этом. Но никогда не встречала никого, кто послужил бы подтверждением. И я была уверена в том, что это сказка. Ты встретил свою Истинную Любовь, Войцех. Постучался в клетку к Зверю с заднего входа. Нашел короткий путь.
— Я думал, это Мелисента, — прошептал Войцех, — что это связано с тем, что делает она. Гламур, Греза…
— И это тоже, — кивнула Ребекка, — верить должны оба. Она верит в то, что делает, и поэтому у нее получается. Но ведь и ты…
— Да, — Войцех снова улыбнулся, — и я тоже.
— Старая сказка, — Ребекка коснулась его руки почти материнским жестом, — «Красавица и чудовище». Любовь способна сотворить чудо.
— «Любовь должна быть настоящей», — кивнул Войцех, — я об этом читал.
В сторонке Рамо зачем-то выяснял подробности недавней поездки Инянги в Африку.
— Проще сказать, когда там происходило что-то хорошее, — отвечала негритянка, — и, боюсь, это будет рассказ о периоде колониализма.