Операция «Шторм»

Удалов Иван

Между ними существовала редкая верность. Он всегда знал, когда придет она, и в это утро не завтракал, оставляя для нее свою порцию хлеба и масла. Съедала она обычно только половину, вторую часть аккуратно заворачивала в газету и уносила с собой. У нее кто-то был в Ленинграде из близких, возможно, мать, а может, сестренки или братишки.

И вот однажды - это случилось в августовский солнечный день - часовой не позвал ей Лешу. Кабанов находился в операции.

Тоня пришла через неделю. Но и на этот раз никто не мог ей ничего сказать вразумительного. Алексей пропал.

…В районе Лужской

губы немцы установили тяжелую батарею. Они простреливали весь залив, вплоть до финского берега, и не давали никакого житья нашим кораблям. Сколько ни пытались засечь батарею с воздуха или в перископ подводной лодки, ничего не получалось. Сегодня она била с одного места, завтра - с другого, а послезавтра - с третьего. По всей вероятности, она была кочующей, потому и меняла так легко огневые позиции.

Решили послать в этот район опытного разведчика с очень короткой, но чрезвычайно сложной задачей. Выбор пал на Кабанова.

Алексея высадили на вражеский берег ночью со шлюпки. Можно было подойти и катеру. Здесь, в глубоком тылу, немцы мало заботились об укреплении береговой полосы, но не позволили сделать это малые глубины и обилие валунов, о которые мог разбиться катер.

Обошлось все как ни есть лучше. Дня через три Кабанов передал по рации координаты батареи. Вылетела группа тяжелых бомбардировщиков. Аэрофотосъемка зафиксировала несколько крупных взрывов артиллерийских складов. Батарея замолчала.

Алексею во время бомбежки удалось надежно укрыться. Он остался цел и невредим и, спустя некоторое время, подтвердив уничтожение батареи, сообщил,, куда должен прийти за ним катер.

В назначенное время катер подошел. Спустили шлюпку, но световые сигналы, подаваемые с берега, оказались совершенно непонятными. Или Кабанов что-то перепутал или был ранен и с трудом владел фонарем? Шлюпка все же пошла к берегу. И тут из-за прибрежных камней на нее хлынул пулеметный и автоматный ливень. Спасли матросов обилие камней, темнота и волнистость залива.

Но что же с Кабановым? Перейти к немцам он, конечно, не мог. Тогда зачем ему было добиваться уничтожения вражеской батареи? С ним что-то случилось.

В этот район несколько ночей кряду выходил катер, подолгу курсировал вдоль берега, но не удалось обнаружить даже и световых сигналов.

Вскоре о Кабанове забыли, как забывали о многом на войне. Одна только Тоня напоминала о нем: она все приходила и приходила к школе.

* * *

Прошло месяцев восемь. Фронт от стен Ленинграда был передвинут на берега реки Нарвы, туда, где перед войной проходила старая государственная граница с Эстонией. Та самая граница, через которую некоторые наши опытные разведчики в порядке тренировки не раз проходили на ту сторону.

Однако немцы не удовлетворились старыми пограничными заграждениями. Левый берег реки они сильно укрепили, и все атаки наших частей захлебывались.

Командующий фронтом генерал армии Рокоссовский обратился за помощью к Трибуцу. Нужно было во что бы то ни стало добыть «языка» с того берега. Вот мы и оказались небольшой группой в этих местах.

Поселили нас вначале не в районе Нарвы, а неподалеку от Луги, в пустой деревушке на берегу

залива. Куда подевались местные жители, мы не знали. Дома были все целыми, в сараях валялись рыболовные снасти, в соснячке на взгорье оставались нетронутыми ямы с картофелем, а нигде ни живой души.

По ночам готовились к операции. Со шлюпки под водой выходили на берег, выслеживали зазевавшегося «часового» и, не дав опомниться, затискивали ему в рот «кляп», связывали руки, бесцеремонно волокли к воде и только тут освобождали ему рот, силой надевали маску кислородного аппарата, а затем на веревке, как упрямо- го барана, тащили в воду. Исполнителю этой роли доставалось порядочно. Каждый такой подопытный «язык» сутки, а то и более отлеживался. Но иначе было нельзя.

Днем ловили в заливе рыбу. Попадались треска, окупи, плотва. Во время штормов сети бывали полны камбалой. Взбудораженная вода отрывала эту плавающую плашмя по дну рыбу, и она набивалась в снасти. За рыбой раза два или три приходил из Ленинграда грузовик. Иногда охотились из снайперской винтовки и автоматов за утками, которых плавало здесь видимо-невидимо.

Как-то ночью наша авиация накрыла в заливе несколько немецких транспортов. В них эвакуировались гарнизоны Гогланда, Лавенсаари и других островов. Побоище было Мамаево. Транспорты горели, а утром к берегу стало прибивать деревянные обломки и понтоны с трупами.

В каждом понтоне имелся плотно закрытый резиновый мешок с провиантом, вином и медикаментами.

Незабываемая сцена, когда мы раскрыли первый мешок. Несколько засургученных бутылок с наклейками, на которых мы только и могли разобрать: «1892 год» или «1896 год», - страшно заинтересовали нас. Тут же нажарили рыбы, раскрыли одну бутылку. Выпили и ничего не поняли. Кто-то сказал, что это такой у немцев новый спирт, он действует не раньше, как через час. Сидели, хлопали глазами друг на друга, ждали… Только несколько дней спустя мы узнали, что в бутылках - самая обыкновенная дистиллированная вода, предназначенная для тех, кто потерпит крушение.

Однажды наше внимание привлек труп немца, вернее, поблескивающие на руке часы. Это было редкостью: часов у нас ни у кого не было. Часы тут же сняли, но они никуда не годились. Немца, видно, так тряхнуло, что никакая «амортизация» не смогла предохранить механизма.

По жребию часы достались Ивану Фролову. Он обрадовался, но что делать с ними, не знал. Решили сходить в соседнюю деревню, там было несколько жителей, среди которых случайно мог оказаться и часовщик.

Дорога шла сосновым лесом. И в запахе хвои, и в щебете птиц чувствовалась весна. Да и небо над нами было голубое. До сих пор мы его словно и не видели.

Деревня была много больше той, в которой мы жили, и пустой только наполовину. На улице играли ребятишки. Они направили нас к безногому колхозному счетоводу, который жил в просторном пятистенном доме на красной стороне.

Мы вошли и остановились в нерешительности у порога: уж очень чистым был пол, застланный светлыми домоткаными половиками, а мы настолько от всего этого отвыкли. Вывела из затруднительного положения пожилая приветливая женщина. Она провела в маленькую комнатушку, где на высоком самодельном стуле у стола сидел ее безногий сын и что-то писал.