Оперативный простор

Дашко Дмитрий Николаевич

— Виноват, — смутился я. — Только объясните, что происходит. Вы ведь не случайно хотите, чтобы я уехал из города.

— Именно, что неслучайно! — сказал Смушко. — И это будет самый лучший выход для тебя, Быстров.

— Я что-то натворил? — насупился я и стал лихорадочно вспоминать список собственных грехов.

Если быть точным, то только те вещи, которые произошли на моей памяти.

Вроде ничего криминального не натворил. Конечно, даже к столбу докопаться можно, а уж тем более к оперу, однако чего-то стоящего на меня вряд бы нарыли, где мог — я обставился.

Понятно,

что у нас такая профессия — чаще пистон вставляют, чем награждают. Это было и в моём времени, уверен, что и на заре советской власти ничуть не лучше.

Тогда что?

Кто знает, может настоящий Георгий Быстров успел как-то накуролесить, а мне предстояло расхлёбывать последствия? Но я-то о них был ни сном ни духом!

И это самое хреновое в моём положении.

— Не мучайся, Быстров! — произнёс Смушко. — Вижу, что весь озадаченный, даже взгляд какой-то стеклянный стал. Ты, как раз наоборот — молодчина! Действуешь как положено. Жаль, не все у меня такие, — вздохнул он. — И потому, что ты хороший работник, у тебя большие проблемы. Есть человек, который хочет твоей крови. К несчастью, это не рядовой обыватель или мелкий бандит. Я хочу вывести тебя из-под удара, Быстров!

Глава 3

Я присвистнул:

— Что, всё настолько серьёзно?

— Более чем, — подтвердил Смушко.

— Можете поделиться раскладом, чтобы я понял — откуда ветер дует?

— А ты не догадался? — удивился Смушко.

— Догадываться — одно, знать — другое.

— Вчера Симкин попросил в камеру бумагу и чернила, сказал, что напишет признательное письмо.

— И что — обманул? — нахмурился я.

— Нет, не обманул. Накатал текста на рулон обоев. Вот только все грехи взял на себя, о товарище Кравченко ни слова плохого. Дескать, скрытно действовал за спиной начальника, постоянно боялся разоблачения и всё такое.

— Другими словами: Кравченко у нас теперь розовый и пушистый?

Смушко вряд ли мог знать эту идиому (для подстраховки я даже заменил слово «белый» на другую окраску), но моментально уловил смысл и кивнул в ответ.

— Да, по этой линии Кравченко не зацепило.

— А если попробовать забрать Симкина к нам — поколоть его здесь? — во мне разыгрался охотничий азарт.

— Его сейчас архангел Гавриил колет, — грустно сказал Смушко.

— Хотите сказать…

— После того, как Симкин в письменном виде дал признательные показания, он повесился у себя в камере. Дескать, чувствую глубокие угрызения совести, страдаю за то, что подвёл товарищей, больше не могу жить… Его нашли уже холодным.

— Кравченко… сука! — вырвалось у меня.

— Я тоже думаю, что его повесили, — подтвердил Смушко. — Заставили написать письмо, а потом отправили на тот свет.

— А что комиссия?

— Комиссия — ничего. Признания Симкина их вполне удовлетворили. Конечно, Кравченко влепили строгий выговор, но с должности не сняли.

— Думаете, помогают высокие покровители из Москвы? — предположил я.

— Похоже на то. Любой другой уже турманом бы вылетел с поста.

— А почему

не зашли с другой стороны… Этот Батыр, который в меня стрелял… Говорили, что он работает в ГПУ.

— Работал, — поправил Смушко. — Кравченко предъявил приказ, по которому этого Батыра уволили ещё две недели назад как не внушающего доверия. Более того, по нему велась разработка со стороны ГПУ. Причём всё официально, с печатями и подписями.

— Красиво обставился товарищ Кравченко, — невольно восхитился я.

— Это ещё не самое плохое, товарищ Быстров. Комиссия уезжает в Москву, а Кравченко теперь жаждет твоей крови.

— Ну, ему ко мне не подкопаться, — слегка легкомысленно произнёс я.

— Ошибаешься, — с горечью сказал Смушко. — Тебя хотят обвинить в применении пыток.

— Небось со слов бандита Трубки? — хмыкнул я. — Ну-ну, и что этому бандиту веры больше, чем мне?

— Кроме показаний Трубки, есть ещё и показания Баштанова… Ну, то есть того, кого все по-прежнему считают Михаилом Баштановым.

— Так он же мёртв! — вырвалось у меня.

— Эта сволочь успела заранее написать на тебя жалобу чекистам.

— Вот же сволочь, этот Миша! — вырвалось у меня. — Даже после смерти пакостит!

— Ну, а поскольку никто не знает, что Баштанов — не тот, за кого он себя выдавал, и все считают, что это наш товарищ, который героически погиб в схватке с опасным преступником, его слова в глазах ГПУ и особенно товарища Кравченко, имеют большой вес. Как понимаешь, посадить тебя вряд ли посадят, но вот из губрозыска уволить могут.

— Да… закрутилось колесо, — озадаченно протянул я.

— У Кравченко на тебя зуб, он тянуть не собирается. Поэтому я даже рад, что есть формальный повод, чтобы ты уехал из города. В Петрограде Кравченко до тебя не дотянется — руки коротки. Ну, а за три недели мы попробуем доказать истинную сущность Баштанова и выяснить, кто он такой. Этим делом будет заниматься Чалый, а он сейчас ради тебя в лепёшку разобьётся, но сделает.

— Спасибо, товарищ Смушко! — растроганно произнёс я.

— Не торопись с благодарностями, Быстров. Это ещё не всё. Надо ещё парочку дел сделать.

Он подвинул к себе несколько листов бумаги и принялся старательно писать. Когда просох первый лист, протянул его мне.

— Держи.

— Что это такое? — спросил я.

— Это письмо к товарищу Ветрову, инспектору третьей бригады Петроградского уголовного розыска. Он меня хорошо знает, на курсах познакомились. Третья бригада как раз занимается раскрытием грабежей и убийств, — пояснил он.

— Здорово, — обрадовался я. — Спасибо за рекомендательное письмо.

— Само по себе письмо ещё ничего не значит. Ветров — мужик, в целом, нормальный, но должность накладывает свой отпечаток. Как понимаешь, в свою кухню посторонних пускать никто не любит, тем более в таких вопросах, как дело об убийстве. Так что есть вероятность, что он просто пожмёт тебе руку и на этом вся помощь закончится, — вернул меня с небес на землю Смушко.

— И всё равно глупо не попытаться использовать этот шанс, — сказал.