Опиат Ж
Шрифт:
.
.
Она вновь оказалась в дверном проеме. В одной Её руке была пустая бутылка от полулитровой Кока-Колы. В другой был тот же стакан, что и раньше, вновь заполненный водой, но теперь дышащий столбиком пара. Немой вопрос исчез со словами "Это горячая. Здесь проблемы с водопроводом. Выбирать не приходится". Ассар принял и бутылку и стакан, из кармана пуховика к нему выбралась зажигалка. Он пару раз глотнул воды и начал выжигать сбоку бутылки отверстие. Ками отрывала от небольшого рулона золотистой фольги, что выбрался из того же кармана, ровный квадратик, в котором зубочисткой стала выкалывать дырочки. "Я думал, ты не употребляешь?!" - Ассар на середине слов понял, что вполне может ошибаться, что воспоминания о Ками имеет смутные и уверенным быть нельзя. Но Она не воспротивилась, стало понятно, что этот факт о Ней правдив. "Когда весь мир сошел с ума, когда все вдруг решили плавать в Мертвом Море, трудно хоть иногда в нем не умыться --
.
.
Туман. Маленькая каморка выросла в сотню раз. Стала казаться невыносимо просторной. Отвратительно пустой. Кровать легким скрипом будто иронично посмеивалась над сидящими на ней. Пуховик закрыл собой от дыма Пастернака. Обрез при падении отколол ему вторую бровь. Избитый современным миром поэт стараниями девичьих рук уткнулся лицом в пол. Его осуждающий взгляд больше не мог терроризировать ни накуренную Ками, ни рассеянные в дыму стены. Ассар царапал ноги через мантию бога. Ассар тянулся языком к подбородку, следуя позывам зуда, вычесывая широкий местами желтый язык о твердые волоски щетины.
"Ты убил мою сестру..
– Ками уставилась в мокрый подбородок, в пузырьки слюны на волосках и уголках рта.
– Гаури. Её так звали.
– последовала пауза, тихий диалог с самой собой, и такое же монотонное продолжение, - Не ты лично. Но из-за тебя". Ассар сперва заговорил с языком наружу, но поспешно всунул его на привычное место: "Ты рехнулась видимо. Я никого не убивал. Был разве что один...". Мокрый подбородок утерся рукой. Ками потеряла его из виду, моргнула и точно так же уставилась на его руки: "Твои руки! Что с ними? Сколько ты уже сидишь?". Ассар не видел на руках ничего примечательного, повертел их перед своим лицом -- нет, ничего. Ками переборола себя, потянулась пальцем к нему. Ногтем прошлась по гноящейся ране. Боль ударила в висок, Ассар вздрогнул , страдальческим криком зашумели отзвуки эха. Картина заслезилась. Он вдруг понял, что видит мир размытым. Его руки, лицо Ками, Пастернак, укрытый курткой...краски стерты мокрой тряпкой. А его глаз, что казалось беспрерывно открывается и закрывается, на самом деле давно закрыт и даже засох. В один момент ему открылось все. Матом и проклятиями он сел на измену. Зашагал, цокая сандалиями. Завздыхал, заохал. "Давно?" - повторила Ками. Ассар застыл на месте. Он пытался вспомнить. Вспомнить, хотя бы когда дыры пошли гноем. Но даже вчерашний день не появлялся ни единым кадром. "Мы давно знакомы?
– Ассар обернулся, зашагал к Ней, схватил Её горло: Мы вообще знакомы?"
Она не успела среагировать. Дыханье остановилось под подбородком, образовав воздушный ком, растущий и краснеющий. Пальцами Она вцепилась в душащие руки, начала хлестать кулаком ему в пах, но цепкий хват становился лишь сильнее. Начало темнеть в глазах, затуманенный мир стал моргать кромешной тьмой. Раз, два...на третий Её шея задышала вновь. Ассар бросил Её, Ками со звоном рухнула назад, ударившись затылком о стену, распластавшись по кровати. Череда глубоких вдохов, и, не вставая, не двигаясь, Она сказала в потолок: "Мы вместе учились. А три года назад, когда мир только начал сходить с ума, ты....меня обхаживал. Мы учились на разных курсах, ты был старше. Прогульщик и, как поговаривали, барыга. Естественно, ничего не было. Но ты был в квартире моей сестры. Ты рассказал о том, что она неплохо зарабатывает, своим "друзьям", при мне рассказал, так что я знаю точно, и вот через неделю Гаури похищают. А через четыре недели она подходит ко мне у моего подъезда и просит взаймы. Угрожает ножом. Трясется в ломке. Ты убил мою сестру. Пожалуйста, дай мне убить за это тебя".
.
.
"8 часов я работаю. Это время я помню отчетливо. Что происходит в остальные 16...теперь я уже не уверен. Я не помню, где бываю, с кем вожусь. Я не помню тебя, лишь припоминаю. Кажется, что вечерами я вижусь с дочерью, но теперь абсолютно ясно, что это невозможно. Сколько я так существую? Целый год? Три? Последнее воспоминание -
.
Вспомнились интернациональные будни третьего курса. Студенты по обмену. Турок, пытающий надежды в завоевании Её сердца. Владеющий языком в совершенстве, строчащий прозой, и с ужасным акцентом. Его вечная манера напихать вводных слов перед главным. Умиляющие тяжбы сказать "опять же", произнося "Опиат Ж". Ками так себя и стала именовать - Опиат Ж, галлюциноген с сочным вишневым вкусом. Вкусом, которого турок так и не попробовал.
.
Затем выплыл в памяти первый курс Мальчик-одногруппник, который сходил с ума от Ёе лица. Тревожно хватающий руку в разгар университетских пар, и шепотом, прижавшись губами к Ёе раскидистым кудрям там, где пряталось ухо, выговаривал:
.
Молю тебя, но слух глух,
А нрав твой так лих,
Что даже страх стух,
Даже стих стих.
.
Ками боялась. Мальчик казался Ей слабым. Хрупким. Его внимание было приятно, но не более. Ками боялась разбить хрупкому парню хрупкое сердце. Так, впрочем, и вышло. Опиат Ж довел мальчишку до продольных полос на предплечьях. Водопада по деревянному столу, озера на Её фотографии. С тех пор широкая улыбка спряталась в вишневый комок. Потом вспомнился Ассар. Ночь, в которой Она оказалась в шаге от падения в пропасть. Ссора. Еще одна. Потеря родных. Одного, второго, всех. Пропасть, которая все-таки Её настигла.
Ками нацелила дуло обреза на носящегося по каморке Ассара, пыталась успевать рукой вслед за ним, чтобы он всегда был в прицеле. Дабы желаемое каждую секунду Её жизни было на расстоянии в одно движение одного пальца. "Ты -- дикий!". Ассар оглянулся, замер, зашагал к кровати, встал на колени так, что обрез был всего в паре сантиметров от его лица: "Я ведь даже не против. Смотри, вот он я. Стреляй. Вот только ты слабая". Ками почувствовала, что плачет. Преодолевая тяжесть огрустнелых скул, Она улыбнулась и сказала: "Тыщ....и мозги твои по всем моим стенам". Без усилий Ассар забрал у Неё оружие. Повторил "Ты -- слабая". Встал с колен. Отвернулся. Ками, пытаясь уголками губ все-таки удержать грусть внутри, звонко закричала: "Борис Пастернак. Эммъ, название не помню:
.
Дик приём был, дик приход,
Еле ноги доволок.
Как воды набрала в рот,
Взор уперла в потолок.
.
Ками всмотрелась вверх, в крышку Её каморки. Захотелось до нее дотронуться, стало казаться, что потолки люди только за тем и придумали, чтобы иметь возможность прикоснуться к небу. Ведь на всех высотах всех гор и утесов небо лишь воздушно. Его можно и видеть и слышать и даже попробовать на вкус, но не потрогать. Она вспомнила язык, что ползал по подбородку, вынула свой. Ей захотелось попробовать на вкус её собственное небо. Покрытую трещинами и налетом гари известку, что нависла прямо над Ней. Ками встала на кровать, задрала голову, слегка покачнулась, но не упала. Её поймал Ассар. Теперь, когда Она была на высоту кроватных ножек и матраса дальше от пола, их рост стал совпадать. Полушепотом он сказал Ей то, что Она хотела услышать: "Я позволю тебе убить меня, даже помогу. Но тебе придется дать мне кое-что взамен".
.
.
\Зачем ты осталась? Вся твоя стая улетела на Юг. Почему ты не летишь следом? Зима закуёт тебя во льдах, тебя изловит охотник. Набьет твоими перьями подушку, будет видеть на ней серые сны Съест твою плоть недоваренной, заполняя живот еще кровоточащим белым мясом. Твои кости он отдаст собаке. А, может, он посадит тебя в клетку, заставит петь по щелчку пальцев....вот только жаль, что ты не певчая птица/
.
.
День переходил в вечер, облака харкались снежными хлопьями. Сугробы отъедали бока. Ботинки тонули в снеге до самого асфальта, ширина сандалий позволяла идти по поверхности, не проваливаясь. Метель насиловала облаченное в белый шелк тело холодом. Пуховик же вполне справлялся с морозными струями воздуха. Закутавшись в шарф до самых глаз, Она щурилась и шла следом. Там, под шерстяной вязью, скрывающей вишенку губ, она беззвучно читала стихи некогда влюбленного в нее студента: