Опиумная война
Шрифт:
— Ты не имеешь права здесь находиться, — сказал он. Его голос слегка дрожал, но Чахан поднял руку перед Женщиной, преграждая ей путь. — Ты из мира мертвых. Возвращайся к своим мертвецам.
— Даже не пытайся, — фыркнула Женщина. — Ты мне не помешаешь. Я имела дело и с шаманами посильнее тебя.
— Нет шаманов сильнее меня, — заявил Чахан и начал напевать на своем языке, резком и гортанном, на этом языке однажды говорил Цзян, и теперь Рин поняла, что это язык степняков.
Его глаза загорелись золотом.
Женщина начала извиваться, словно под ней тряслась земля, и вдруг
И рассыпалась.
Чахан взял Рин за руку и потянул. Она снова стала нематериальной и понеслась в мир нереального. Она не выбирала путь, а лишь пыталась остаться цельной, остаться собой, пока Чахан наконец не остановился. И только тогда Рин снова обрела собственную личность.
Это был не Пантеон.
Она в замешательстве огляделась. Они стояли в сумрачной комнате размером с кабинет Алтана, с низким вогнутым потолком, вынуждающим пригнуть головы. Повсюду их окружала мозаика с изображением непонятных сцен. Рыбак с полной сетью воинов в доспехах. Дракон, обвивающий мальчика. Длинноволосая женщина, рыдающая над сломанным мечом и двумя телами. В центре комнаты находился большой шестиугольный алтарь с шестьюдесятью четырьмя буквами старониканского.
— Где мы? — спросила Рин.
— В безопасном месте, которое я выбрал, — ответил Чахан. Он выглядел изнуренным. — Она оказалась гораздо сильнее, чем я думал. Я привел нас в первое место, пришедшее в голову. Это Оракул. Здесь мы можем расспросить о твоей Женщине. Подойди к алтарю.
С удивлением осматриваясь, Рин последовала за ним, перебирая пальцами мозаику.
— Это часть Пантеона?
— Нет.
— Значит, мы в реальном мире?
— В твоем разуме он реален, — сказал Чахан. — Так же реален, как все остальное.
— Цзян никогда мне об этом не рассказывал.
— Потому что никанцы примитивны. Вы по-прежнему думаете, что существует строгое разделение между материальным миром и Пантеоном. Считаете, что вызвать богов — это как позвать со двора собаку. Но вы не в состоянии осознать, что мир грез так же реален. Боги — художники. А материальный мир — это полотно. Из Оракула можно увидеть краски на палитре. Это не место, а угол зрения. Но ты считаешь его комнатой, потому что человек не в состоянии представить что-то еще.
— А что насчет алтаря? Мозаики? Кто их создал?
— Никто. Ты по-прежнему не понимаешь. Это мысленные конструкции, предназначенные для того, чтобы ты поняла предначертанное. Для Талву эта комната выглядит совершенно по-другому.
— Талву?
Чахан мотнул головой куда-то перед собой.
— Ты так быстро вернулся, — раздался холодный, незнакомый голос.
В тусклом освещении Рин не заметила стоящее за шестиугольным алтарем создание. Оно медленно обошло алтарь по кругу и низко склонилось перед Чаханом. Ничего подобного Рин прежде не видела. Зверь был похож на тигра, но с длинной шерстью. Лицо у него было женское, лапы — как у льва, зубы — как у свиньи и длинный хвост, похожий на обезьяний.
— Это богиня. Хранительница гексаграмм, — сказал Чахан и тоже низко поклонился. И притянул Рин к полу
Талву кивнула Чахану.
— Твое время для вопросов истекло. Но ты… — Она посмотрела на Рин. — Ты никогда не задавала мне вопросов. Можешь спрашивать.
— Что это за место? — спросила Рин Чахана. — Что это сущ… что она может мне рассказать?
— В Оракуле хранятся гексаграммы, — ответил он. — Гексаграммы — это шестьдесят четыре комбинации прерванных и цельных черт. — Он указал на буквы вокруг алтаря, и Рин заметила, что каждая и впрямь состоит из шести черточек. — Задай Талву вопрос, выбери гексаграмму, и она прочтет, что означают черты.
— Она может предсказать мое будущее?
— Никто не может предсказать будущее, — ответил Чахан. — Оно всегда меняется в зависимости от твоих поступков. Но Талву может рассказать, какие силы на тебя влияют. Скрытые формы сущего. Цвет прошедших событий. Будущее — это узор, зависящий от движений настоящего, но Талву способна прочитать его течения, как закаленный моряк умеет читать океан. Ты должна лишь задать вопрос.
Рин начала понимать, почему Чахан внушает такой страх. Он был как Цзян — безобидным и эксцентричным, пока не поймешь, какие силы таятся под этим хрупким фасадом.
Какой бы вопрос задал Цзян? Она на мгновение задумалась, как сформулировать вопрос. А потом шагнула к Талву.
— Что хочет сказать мне Феникс?
Талву почти что улыбнулась.
— Брось монетки шесть раз.
И тут на шестиугольном алтаре появились три монетки. Не монеты Никанской империи — слишком большие и к тому же шестиугольные, а не круглые ляны и медяки, к каким привыкла Рин. Она подобрала их и взвесила в ладони. Они оказались тяжелей, чем выглядели. На аверсе был выбит профиль Красного императора, а с другой стороны буквы на старониканском, которые Рин не сумела прочитать.
— Каждый бросок монеты определит одну черту гексаграммы, — сказал Чахан. — Это линии и узоры, написанные вселенной. Древние комбинации, описания форм, которые существовали задолго до нашего рождения. Для тебя они не имеют смысла. Но Талву умеет их читать, а я — интерпретировать.
— И почему нужно еще и интерпретировать?
— Потому что я Провидец. Этому меня учили, — сказал Чахан. — Мы в Глухостепи не призываем богов, как вы. Мы сами к ним приходим. Наши шаманы много часов проводят в трансе, познавая тайны мироздания. Я провел больше времени в Пантеоне, чем в твоем мире. Я расшифровал достаточно гексаграмм и знаю, как они описывают твой мир. Если ты попытаешься расшифровать их сама, то просто запутаешься. Я тебе помогу.
— Ладно.
Рин бросила три монеты на шестиугольный алтарь.
Все три упали решкой.
— Первая черта цельная, — прочитала Талву. — Кто-то готов двигаться, но его следы пересекаются.
— И что это значит? — спросила Рин.
Чахан покачал головой.
— Много всего разного. Каждая черта приобретает значение в зависимости от остальных. Заверши гексаграмму.
Она снова бросила монеты. На всех трех выпал орел.
— Вторая черта прерывается, — объявила Талву. — Кто-то поднимется к своему месту на солнце. Ожидается удача.