Опора трона
Шрифт:
Задумался.
Отчего вся финансовая система так крепко привязана к серебру? Отечественные рудники, по словам Перфильева, истощены. Завозим из заграницы. Из той же Богемии. А у нас тем временем растет золотой запасец. Добычу отечественного золотишка поднимаем и будем поднимать. А не ввести ли нам золотое обращение? Подготовиться. Накопить монеты. И резко поменять дырку от бублика в виде меди, но вполне себе реальную ценность — на золото. Свое золото, следует отметить. Меняльные банки есть, пооткрывали в стране для обмена ассигнаций на медь, осталось лишь выиграть немного времени.
— Почему так все резко стало плохо? Из-за внутренней войны?
—
Надо вызывать Рычкова в Москву. На Урале и без него справятся с добычей золота — дело запущено. А мне без министра финансов никак. И без директора Госбанка, который еще нужно создать. Боже, какой бардак в финансах Романовы развели!
— Это внутренняя война затратная. Или та, которая ведется на твоей территории. А ежели ты к противнику в тыл залез, отчего же не пошуровать в его закромах? Кажется, у нас тут война со шведом идет, нет? В таком случае, други мои, расскажу я вам сказку. Про то, что такое реквизиции, контрибуции и репарации…
Усталая карета катила себе по осенним дорогам, поскрипывая на колдобинах и качаясь. Внутри сидели двое — отец и дочь. Оба в дорожных платьях и в дорожных разговорах.
— В прошлый мой визит в Дрезден, остановилась я в гостинице «Россия». И только, представь, папа, на стенах висели картины, изображавшие победу пруссаков над русскими. Ну я им и устроила! Купила красок и вместе с посольскими, запершись в комнатах, взяла да перекрасила мундиры…
С раннего детства Екатерина Дашкова, по ее собственному признанию, жаждала любви окружающих и хотела заинтересовать собою своих близких. С годами это желание преобразовалось в невероятное самомнение. Ей казалось, что во вселенной все крутится исключительно вокруг ее персоны. Если случались какие интриги, то непременно супротив нее, от зависти к ее талантам. Если ей говорили комплименты, она принимала их за чистую монету. Когда ее принимали при иностранном дворе, она уверяла потом всех знакомых, что еще никогда в подлунном мире никому не оказывались такие почести. Во всю эту чушь она верила искренне и готова была с пеной у рта доказывать свою правоту всем и каждому.
Откуда что берется? Ведь неглупая женщина, если покопаться. И талантами в отличие от сестры Елизаветы не обделена. Да и внешностью бог не обидел. Не иначе как бесовские соблазны.
Лизка и Катька, две противоположности. Одна ленива до невозможности, другая своей энергичностью с ума может свести. Первая бессеребренница, а вторая цену копейке знает — если ссудит кому из родни рубль, при возврате непременно посчитает процентик. И вот парадокс: обе служат самозванцу. Лизка спятила вконец — отчий московский дом превратила в противуоспенную станцию. В святые решила податься? Такие слухи по первопрестольной уже пошли. А Катька сбежать решила за границу не по зову души, не из желания новому царю угодить. Всегда расчетливая, она захотела лихое времечко пересидеть в Европе за государев счет. Ее и уговаривать не пришлось Роману Илларионовичу, когда он предложил поездку — холопы дочкины ее чуть не порвали, припомнив ей все обиды. Как она решала, кому из крепостных девок за кого замуж выходить.
Мысли о дочерях не шли из головы графа Воронцова все дорогу до Берлина. Сначала на почтовых до Риги, потом на нанятых лошадях. Ждать, пока санный путь установится, не решились. Приказ Петра Федоровича иного прочтения не имел — немедленно отправиться
Добрались до Варшавы.
Странное впечатление вызвала столица Речи Посполитой и многие обиды. Все те польские сановники, кои раньше искали протекции, смотрели как на вшей на бывших благодетелей. Иные и дверь не открыли. Неуютно чувствовали себя сбежавшие из России дворяне среди шляхты, которая наводнила столицу и отчего-то снова возомнила о себе невесть что. Будто и не было Барской конфедерации и побед над ней русского оружия. Вечно с поляками так: от заискивания до гонорно задранного кверху носа — один шаг!
Посетили гробницу Екатерины. Чудные дела творятся: вместо Петропавловского собора — склеп католический. Дашкова постояла у временного мавзолея и, ни слова, ни слезинки не проронив, развернулась и ушла. Жила в ней обида великая, считала она себе незаслуженно отстраненной от двора императрицей. Она! Та, которая была сердцем заговора, вынуждена была клянчить подачки, не прошло и года после воцарения подруги. Поведи себя Фрике иначе, не лежала бы в земле чужой, оплакиваемой лишь бывшим любовником.
Король Станислав принял. Холодно, высокомерно. И Роман Воронцов, и Екатерина Дашкова спинным мозгом почувствовали: из Польши нужно срочно уносить ноги, что-то тут заваривается такое, от чего стоит держаться подальше.
В Берлин заезжать не стали. Двинули прямиком в Потсдам. Неожиданности и неприятности и здесь не заставили себя ждать.
Королевская резиденция встретила путешественников приспущенными флагами.
— Что случилось? Умер кто-то из королевской семьи? — засыпали уставшие путешественники встречавшего их русского дипломата.
— Где-то под Выборгом в сражении с нашими войсками погиб шведский король Густав!
Первая жертва русского бунта столь высокого калибра на Воронцова не произвела впечатления.
— Нечего было лезть в наши пенаты. Неужто Старый Фриц так опечалился из-за ставленника Парижа?
— Монархи все за одно, — выдала свою версию Екатерина Романовна. — Интересно, нам долго ждать приглашения в Сан-Суси? В прошлый приезд меня вытащили во дворец, хотя я упиралась, путешествуя под именем дворянки Михайловской. Король заявил, что ему плевать на условности.
Выяснилось, что королю на этот раз плевать русских. Отныне в Пруссии он привечал лишь тех, кто соглашался поступить на службу в его армию. Он все же согласился принять высокопоставленных гостей, но повел себя отнюдь не гостеприимно.
Дашкова раскланялась и произнесла вдохновляющую речь:
— Ваше величество в моих глазах — самый великий государь из ныне живущих. Нет вам равных по своему гению и по постоянным заботам о счастье своих подданных, от которых никакие страсти вас не отвлекают.
— Вы подурнели с последней нашей встречи, — Старый Фриц остался верен себе — вернее, своей манере проявлять в общении с дамами крайнюю язвительность. Он отвернулся от Дашковой и обратился к ее отцу. — Скажите, граф, вы видели нового русского императора? Какое ваше мнение о нем?
Мужчины завязали оживленный разговор, а Дашкова, чувствуя себя глубоко оскорбленной и не зная, как поступить, бочком сместилась в сторону. Отыскала взглядом королеву, дождалась милостивого кивка, означавшего разрешение приблизиться, и присоединилась к кружку придворных дам. Ее ждало нелегкое испытание — королева и ее сестра безбожно заикались и шепелявили, и требовалось неимоверное усилие, чтобы понять, о чем они говорят. И сохранить почтительное выражение на лице, спрятав улыбку!