Опороченная Лукреция
Шрифт:
Папа привлекал внимание гостей к красоте и изяществу танцоров.
– Какая великолепная грация! – восклицал он. – Какой порыв, сколько чувства! Где вы видели, чтобы кто-то еще так танцевал?
Он громко аплодировал, смеялся, хохотал; но стоявшие поблизости различали в его голосе какую-то истерическую нотку. Кое-кто предсказывал, что после отъезда дочери он постарается использовать любой предлог, чтобы вернуть ее.
Настало время расставаться.
Перед
Ваноцца радовалась за нее. Еще бы, ведь эта златоволосая красавица теперь была герцогиней – и не просто герцогиней, а герцогиней Феррарской, представителем самого древнего рода Италии, – она стала настоящей аристократкой! Успех дочери умилял стареющую Ваноццу.
– Я приеду проводить тебя, – сказала она. – Буду стоять на улице, вместе с горожанами.
– Спасибо, мама.
– Я горжусь тобой… очень горжусь.
Лукреция поцеловала мать. Она знала, что Ваноцца гораздо больше переживала из-за частых разлук с Чезаре.
В детской расставание было иным. Здесь ее сердце разрывалось от боли. Маленький Джованни за несколько недель своего пребывания в Ватикане успел привязаться к своей матери. Он уже забыл свой прошлый дом и освоился с роскошной обстановкой, которая теперь окружала его.
Узнав об отъезде Лукреции, он расплакался.
К счастью, маленький Родриго был еще слишком мал, чтобы хоть что-то понимать.
Наконец предстояло самое мучительное расставание. Александр принял ее в своих личных апартаментах и отпустил прислугу.
Папа заключил дочь в свои объятия. У обоих по щекам текли слезы.
– Я не отпущу тебя, – тихо произнес он. – Не отпущу.
– О отец мой, – ответила она, – дорогой, святейший и самый любящий отец, как мы сможем жить друг без друга?
– Не знаю. Не знаю.
– Но вы ведь приедете в Феррару?
Александр задумался. Для пожилого человека такая поездка слишком утомительна, но он все равно предпримет ее. Ему не пристало равняться на остальных стариков. Он не такой, как они.
– Да, – сказал он, – мы встретимся… и не один раз. Как же иначе? Да, и почаще пиши мне, дорогая.
– Обязательно, отец. Каждый день по письму.
– Мое милое дитя, я желаю знать все подробности. Комплименты, которые тебе будут говорить… платья, которые будешь носить, все о твоих друзьях, о приятелях… а если кто-нибудь станет досаждать тебе, то об этом я тоже хочу своевременно получить известие, потому что – клянусь тебе, Лукреция, – никому не будет дано безнаказанно обидеть тебя… и горе тому человеку, из-за которого поседеет хоть один твой золотистый волос!
– Когда еще у женщины был такой же любящий отец, как у меня?
– Никогда, дочь моя. Никогда.
Под окнами уже стоял кортеж, лошади фыркали
Открылась дверь, и вошел Чезаре. Вид у него был подавленный.
– Ах, ты чувствуешь то же, что и я, сын мой, – вздохнул Папа.
Чезаре обнял сестру.
– Отец, она уезжает от нас, но мы не прощаемся. Очень скоро вы снова увидите ее в Риме. Феррара не так уж далека от нас.
– Спасибо, сын мой. Мне нужны утешения.
Они заговорили по-испански, на валенсийском диалекте. Родной язык позволял им лучше ощущать близость друг другу, а порой и защищал от чужих ушей.
– Не пройдет и года, – сказал Александр, – как я побываю в Ферраре.
– И тогда, – добавил Чезаре, – не поздоровится всякому, кто не окажет должного уважения моей сестре.
Александр посмотрел на дочь.
– Чезаре тоже сможет отстоять тебя и твои права, дорогая, – сказал он. – У тебя не только любящий отец, но и всесильный брат, и он не может не заботиться о твоем благополучии.
Чезаре крепче прижал ее к себе.
– Как мы сможем отпустить тебя? – простонал он. – Как? Как? – Его глаза остекленели. – Отец, оставим ее у нас! Устроим развод. Если нужно, я поведу войско на Феррару. Все лучше, чем разлука!
Папа грустно покачал головой. Затем напомнил сыну о выгодах этого брака. Попросил не забывать о будущем маленького Джованни и еще совсем крошечного Родриго.
– Ты-то, Чезаре, – сказал он, – будешь с ней дольше, чем я. Ведь часть пути тебе предстоит провожать ее.
Папа укутал ее в расшитую золотом накидку с горностаевым подбоем, погладил мягкий мех на рукавах.
– Не простудись, дорогая, – сказал он. – На улице идет снег.
Затем поднял капюшон – надвинул на лицо так, что оно оказалось почти скрытым.
– Береги себя. Дорога будет не из легких.
Он вывел ее на площадь Святого Петра. Помог взобраться на мула. Отошел на два шага и крикнул так, чтобы слышали все остальные:
– Господь с тобой, дочь, и святые хранят тебя! Благословляю и обещаю заботиться о тебе так же, как и прежде!
Отъезжающие поняли, что эти слова предназначались не только для Лукреции, но и для них. Папа грозил расправой каждому, кто посмеет причинить малейший вред его дочери.
Кавалькада медленно тронулась в путь. Следом поехали сто пятьдесят повозок, груженные нарядами и приданым Лукреции.
Александр вернулся во дворец и стоял у окна до тех пор, пока дочь не исчезла из виду.
Потом опустился в кресло и закрыл лицо руками.
Так он сидел довольно долго. После чего положил руки на колени и позвал слуг.