Опоздать на казнь
Шрифт:
— Ты, Скрипачок, не больно-то много на себя бери. Как бы самому в дерьмо рожей не ткнуться! — вскочил Румын.
— Спокойно! — поднял руку пахан. — Пожмите друг другу руки, улыбнитесь — нам нечего делить. Сначала Скрипач и Румын. Теперь — Румын и новенький. Вот так.
— И все-таки как его, новенького, звать? — не унимался Румын. — Не может такого быть, чтобы человека никак не звали!
— А зовите его — Газетчик. Вон там, — он показал рукой на верхний ярус нар в середине, — и отдохни пока…
Корень благосклонно улыбался. Заключенные разочарованно вернулись к своим прежним занятиям. Веселья пока не намечается. Но это ненадолго.
Старый вор пошевелил пальцами. Гордеев понял, что аудиенция окончена и побрел к своему месту, указанному паханом.
Забрался
На нижних нарах напротив расположился самоуверенный парень лет тридцати. Плечи расправил, вел беседу с двумя пацанами, только что с малолетки. Авторитет пытался, судя по всему, заработать. Коренев посматривал на него с неодобрением — ему не нужно это государство в государстве. Но пока — ситуация под контролем.
«Шумовский, продавал квартиры, предназначенные на съем. Через два месяца хозяева квартир приходили и требовали с жильцов плату. Жильцы резонно замечали, что квартира теперь их полная и безраздельная собственность. Хозяева возмущались и пытались выгнать наглых жильцов вон. Тем временем Шумовский был уже в другом районе и под личиной другого агента продавал очередную квартиру недалеким, но состоятельным гражданам, — вспомнил Гордеев. — Такой же аферист, как и мой Ольховский. И фамилия такая же красивая. Ленке бы понравилась. Только я честный — я у богатых деньги забирал, а этот… А что этот? Тоже у богатых. Сейчас на квартиру только у богатых деньги и есть. Но убивать Бурцева? Этот навряд ли. Не будет он руки марать, да и незачем ему».
Рядом с паханом терся любопытный тип. Кличка — Румын. Маленький, худой, чернявый, взгляд злой, цепкий. И язык хорошо подвешен, судя по всему. Держатель подпольного борделя, где работали, в частности, несовершеннолетние. В первый же день его пытались опетушить, думали, легкая попалась добыча, но не тут-то было. Маленький-то маленький, но злой. Избили его, конечно, зубы выбили, отбили почки. «А мне не впервой» — сплевывая кровь, прохрипел Румын, когда его на крест уносили. После этого как-то зауважали Румына, даже Корень в свое окружение принял. А и то сказать — Румын рассказчик отменный, а кто еще может потешить царя, как не любимый сказитель или шут. Румын весело осклабился на какое-то замечание Шумовского и ответил ему так, что все, кто был рядом, схватились за животы. Даже пареньки, которых Шумовский обхаживал, прикрыли ладошками рты, чтобы не сердить своего покровителя. Но покровитель все равно рассердился и отвесил каждому подзатыльник.
— Румын нынче в ударе. Ну, расскажи байку! — требовал пахан.
Вот Румын может убить человека. Теоретически. А практически — сомнения что-то берут. Ножом пырнуть — это он запросто, рука не дрогнет и глаз не подведет. А вот удавка — нет, силенок не хватит.
Второй уголовник, который около пахана крутился, Мочало, послужной список имеет немалый. Но ни одного мокрого дела. Разбойные нападения, грабежи — все это есть, но ни одного убитого на его совести.
Щетка вот этот из головы не идет. По всем статьям — он убил Бурцева. Но пахан-то тоже не фраер. Если он Гордеева в камеру пускал, должен был понять, что Щетка выделяется среди всех, и весьма отчетливо. Значит, не Щетка. Или пахан — шахматист? Продумал игру на три хода вперед. Если Щетка похож на убийцу, а я пускаю в хату чужого, чужой думает, что, раз я его пустил, то Щетка, который первым на глаза попадается, тут ни при чем. А может, все проще. Может, ссучиваться-то он и не хочет, а вот сдать Щетку, который у него, кстати, явно не в фаворе, надо бы.
В хате с прошлой недели проблемы — в хате нет петуха. Наркомана, который сидел тут раньше и готов был на все ради дозы, увезли в реанимацию — что он от отчаяния пустил по вене, так никто и не знает, говорят разное. После того, как Шира увезли, уголовники подступались к разным мелким жуликам, но те либо давали отпор, либо просились в другую камеру, один изрезал себя всего отточенным черенком ложки. Сейчас он сидел на своих нарах неподалеку от пахана, местами еще перебинтованный, но решительный. Этот парнишка
Стилист точно ни при чем. Ему кулак посильнее сжать — и швы разойдутся.
Гордеева всегда поражали такие уголовники — способные убить себя или изуродовать, только чтобы избежать опетушения. А что бы он сделал сам? Вступил бы в драку, как Румын, — да. До смерти, не ради спасения. Умереть, но нанести ущерб противнику. А вот так, бессмысленно, самому себя покромсать — зачем?
На нижних нарах, неподалеку от параши, сидел старик с обвислыми щеками и красными, слезящимися глазами. Дышкант Михаил Михайлович — раньше был важной шишкой. Попался на взятках. Теперь вот ждет суда. Видимо, он так до конца и не понял, что с ним произошло.
Скрипач, проходя мимо, сделал в его сторону неприличный жест. Камера захохотала, а старик никак не отреагировал, как сидел, уставившись в пустоту, так и сидит.
— Эй, министр, расскажи, как ты жил, побалуй сказочкой, — обратился к нему Коренев.
Дышкант повернул в его сторону отечное старческое лицо.
— Оставьте меня, молодой человек. Я вам ничего не сделал.
— У-у-у! — закривлялся Румын. — Скрипачок, ты смотри, дедушка старшим хамит! Что с ним за это сделать надо?
— Оставь его, Румын, я тебе сам сейчас сказку расскажу, — остановил его Скрипач.
— Расскажи уж, уважь! — благосклонно кивнул пахан.
— А дело было вот как! — возвращаясь на свое место, начал Скрипач. — Когда я папу родного порешил — меня тетки скрутили и в дурку упекли. Главное, я на них смотрю, на все вопросы отвечаю, а они заголосили: «Сдвинулся наш мальчик из-за этой математики и физики, совсем его в институте этом замучили». Ну, если кто не знает, я на красный диплом шел. Засунули меня в палату, а там ничего такие мужики, смирные. Все к койкам привязаны. Ну и меня тоже привязали. И был там санитар один — мелкий, вроде Румына нашего. Только трусливый человек и злой. Звали — Семецкий. Очень любил подойти к человеку и издеваться над ним. Одному на лицо помочился, другому в глаза перцу сыпанул и смотрел, как тот, привязанный, мучается. А потом один дядя, я думал — он совсем не в себе — как-то выбрался, то ли его развязали, раз он совсем ничего не говорит и не шевелится — и схватил этого Семецкого. А дядя такой был, типа Щетки нашего. Схватил за плечи и держит, и смотрит на него. Семецкий сначала обосрался — вонь пошла по всей палате невыносимая, а потом как-то обмяк у дяди в руках и все. Умер от страха. А дядя с ним ничего не делал, все это видели, просто, говорит, хотел в глаза ему посмотреть, понять, почему он злой такой.
— Понял, Румын? Не трогай старика, а то он в глаза тебе посмотрит! — наставительно сказал старый вор.
— А пусть-ка дедок Румына нашего за плечи подержит, — предложил Мочало. Видно, скучно ему стало, хотелось как-нибудь поразвлечься.
— Я тебя самого сейчас за плечи подержу, — лениво отозвался Румын, — сзади.
— Оставьте меня, я ничего вам не сделал! — снова сказал старик Дышкант.
— Чего это он? — удивился Мочало. — Мы его и пальцем не тронули.
А это, оказывается, один из мальчиков квартирного махинатора Шумовского забрался на верхние нары и льет старому на голову воду тоненькой струйкой из жестяной кружки.