Опознать отказались
Шрифт:
ОБЩИЙ СБОР
Уже два месяца в Константиновке хозяйничали оккупанты. Фашистская армия на своих штыках принесла «новый порядок»: террор, жестокость, произвол…
Мела поземка. Ветер пронизывал насквозь. Николай, поддерживая рукой воротник черной шинели, полученной перед войной в ремесленном училище, быстро шагал.
Я понимал его торопливость: мы шли на собрание подпольщиков, где Николая Абрамова должны принимать в комсомол. Спеша за другом, я вдруг увидел двух немецких солдат, палками подгонявших корову. Они были пьяны. За, ними брела женщина в фуфайке с выбившимися
— Паны, верните корову… Верните кормилицу… Трое детей малых… Невестка хворая. Помрем ведь…
Николай взглянул на женщину, потом на немцев. Он весь напрягся, как перед броском. Я резко дернул его за рукав:
— С ума сошел? Вон еще трое солдат.
— Сволочи, — прошептал Николай, сжимая кулаки. Мы прошли мимо стадиона и свернули в переулок.
Павел Максимов увидел нас и подал условный знак. Калитка была открыта, и мы шмыгнули во двор. В коридоре Николай тщательно обмел щербатым веником ботинки, усердно отер о тряпку подошвы. Дверь в комнату приоткрылась — и показалась Женя Бурлай.
— Что вы возитесь! — поторопила она.
Мы вошли. В комнатах — добротная мебель, покрытая черным лаком, в гостиной два шкафа с книгами, на раздвижном столе подшивка еще дореволюционного журнала «Нива». На подоконниках цветы в глиняных горшках, окна завешены гардинами. Кругом был тот идеальный порядок, при котором гость чувствует себя стесненно.
Для маскировки Валя Соловьева принесла патефон и пластинки: собрались, мол, потанцевать.
Почти все были в сборе. Ребята вполголоса, оживленно разговаривали. Когда пришли командир группы Анатолий Стемплевский и политрук Владимир Дымарь, поднялась хозяйка дома Вера Ильинична Яковлева, секретарь подпольного комитета комсомола. Всегда серьезная и собранная, сейчас она выглядела особенно строгой: губы плотно сжаты, брови сведены к переносице.
— Товарищи, комсомольское собрание объявляю открытым. Присутствуют все, за исключением Павлика — он дежурит на улице. У нас сегодня два вопроса: прием Абрамова в комсомол и подготовка к встрече Нового года. — Обернулась к Николаю: — Расскажи товарищам о себе все.
Николай поднялся. Побледнев, стал за спинкой стула.
— Коля, биографию расскажи, — подбодрили его.
— Родился в 1925 году… Здесь… в Константиновке. Отец работал на бутылочном заводе. Мы — бутыляне. В школе учился вместе с Борисом… за одной партой с ним сидели… Потом пошел в ремесло… в ремесленное училище… — голос Николая окреп, он заговорил увереннее: — Токарем захотелось стать, люблю с железом возиться. Учился неплохо, токарное дело нравилось. Закончить училище не пришлось: война началась. Пытался эвакуироваться с ремесленным, но наш эшелон разбомбили, мы разбрелись кто куда, — Николай смущенно потупился.
— Дальше, — попросила Вера Ильинична.
— А насчет комсомола, так я признаюсь… Агитировали, конечно, но не поступал, считал себя недостойным. Я так рассуждаю: быть комсомольцем — дело ответственное. Надо раньше что-то сделать, проявить себя, а потом уже поступать. — Он оглядел всех и взволнованно заверил: — Товарищи, в отношении меня не сомневайтесь! Буду выполнять все поручения, на любое задание пойду! Не подведу… Поверьте!
— Он не подведет, — подтвердил Владимир Дымарь. — Предлагаю принять Николая Абрамова в комсомол.
Владимира
— Кто за то, чтобы Николая Абрамова принять в ряды Ленинского комсомола, — прошу поднять руку… Единогласно. Поздравляю тебя, Коля, билет комсомольца получишь, когда в город возвратится Советская власть.
— Или будет создан подпольный горком комсомола, — добавил политрук Дымарь.
Радостный, сел Николай, энергично потер ладонь левой руки.
У моего друга была приятная внешность: мягкие темные волосы, карие, немного грустные глаза, лицо смуглое, матовое. Он был, что называется, ладно скроен и крепко сбит.
Тогда же, на сборе, воодушевленный доверием друзей, Николай показался мне очень красивым.
— Теперь о подготовке к Новому году, — продолжал Владимир. Вот сводка Совинформбюро, — он достал из кармана пиджака листок. — Красная Армия в Подмосковье продолжает наступление, освобождает города и села. Фашисты несут большие потери, но в своих сводках все еще брешут о скором падении Москвы! И тут же сообщают, что отходят, выравнивают, мол, фронт для решительного броска на Москву. Ясно ведь, драпают фашисты без оглядки, и расчет их на молниеносную войну лопнул как мыльный пузырь.
Он положил бумажку на стол.
— Всех нас, подпольщиков, — одиннадцать. Мы с Анатолием успели написать пять сводок Совинформбюро. Значит, на двоих одна, а Ване, Борису и Алеше одна на троих. Живут они близко друг от друга, поделятся, — и, уже приказывая, продолжал: — Каждый должен написать по десять листовок. Перед Новым годом расклеить их в городе. Все в одну ночь. Распределимся так: Вера Ильинична и Тамара Ишутина — около вокзала. Анатолий Стемплевский и Коля Абрамов — в центре города, Ваня Иванченко и Алеша Онипченко — в районе базара. Женя Бурлай и Валя Соловьева — от почты до завода Фрунзе. Боре Мезенцеву и мне — Николаевский поселок и Красный городок. А Павлику…
— Я с Женей и Валей, — краснея, поспешно сказал Максимов.
— Добро, — Владимир чуть заметно улыбнулся.
Не только политрук все мы знали, что Павлик неравнодушен к Жене и всегда старается быть рядом с нею.
— Писать на школьных тетрадях, печатными буквами. И не оставлять отпечатков пальцев, — Дымарь вновь напомнил: — Никогда не забывайте главного: кон-спи-ра-ция.
Мы, конечно, понимали, что нужна осторожность. Одной необдуманной фразой, опрометчивым поступком можно выдать себя, погубить товарищей, провалить организацию. Молодости присущи беспечность и непосредственность, однако мы научились хранить в тайне свою нелегальную деятельность. В этом была немалая заслуга политрука.
Владимиру Дымарю не было еще и семнадцати лет. Не по годам серьезный, он удивлял своей рассудительностью и твердостью характера.
Поднялся Анатолий Стемплевский:
— Сводки Совинформбюро я слушаю каждый день. Радиоприемник работает исправно, слышимость хорошая. Все подробности записывать не успеваю, но самое важное фиксирую… Кому понадоблюсь — между часом и двумя, может увидеть меня у входа в парк имени Якусевича. При крайней необходимости заходите домой. Часто всем вместе собираться не следует. Володя прав: осторожность и конспирация прежде всего. У меня все. Если нет вопросов, давайте расходиться.