Опознать отказались
Шрифт:
Все было спокойно. По-прежнему доносились звуки гармошки и почти беспрерывный смех Жени. Валя смеялась реже.
Вдруг музыка оборвалась. Тут же, словно поперхвшись смехом, умолкла Женя. Вроде бы послышались торопливо приближающиеся шаги. Мы насторожились еще больше.
Но новый взрыв смеха и мягкий баритон, запевший в аккомпанемент гармошки, немного успокоили нас.
Наконец Анатолий и Николай выбрались наружу. Прибили доски на место и направились в мою сторону. Подойдя, командир устало сказал:
— Зря рисковали!
Постигшая неудача обескуражила нас. Но больше всех
Павел, оставшись на прежнем месте, дважды громко кашлянул, давая понять девушкам, что операция окончена.
У оранжереи мы подождали Валю и Женю.
— Не повезло нам, — сказал им Анатолий. — Оружия нет. Стоят мотоциклы, в тюках обмундирование, а в ящиках какие-то детали к машинам. У мотоциклов мы пробили покрышки, покололи ножами почти все тюки с обмундированием. Вот и всего-то…
— Досадно, черт побери! — вырвалось у Николая.
— Пустой номер, — со вздохом протянул Павел.
— Нет, мы отлично провели операцию, — спокойно сказал Владимир. — Конечно, было бы здорово достать пистолеты. Но ведь все прошло, как и планировалось. Как по нотам, а это уже успех! А если учесть испорченные мотоциклы и обмундирование — это уже кое-что.
Настроение у нас немного поднялось, но Николай оставался удрученным. Позже мы осознали значение этой вылазки. Продуманная до деталей и четко выполненная, она хотя и не принесла желаемых результатов, но заставила нас поверить в возможность осуществления рискованных операций.
…Перед вечером я зашел к Анатолию и застал у него Николая, гревшегося у печки. Прямо с порога спросил:
— Ну, как там?
— Пока тихо, — ответил Николай. — Охрана, видимо, не заметила, что в складе кто-то был, а ответственный за него фельдфебель обнаружил, что ночью были «гости». В середине дня он несколько раз обошел вокруг здания, потом сам прибивал доски «нашего» окна. Гвозди заколачивал величиной с карандаш. Но в комендатуру не ходил. Я весь день следил за фельдфебелем, живет он недалеко от нас.
Он весело потер руки и улыбнулся. Анатолий о чем-то сосредоточенно думал, хмурился и был чрезвычайно серьезным. Вдруг он оживленно заговорил:
— Понимаете, фельдфебель, наверное, увидел все, что мы наделали. Но он не хочет об этом заявлять ни своему начальству, ни в гестапо. Хочет спрятать концы в воду, а то за ротозейство могут отправить на фронт.
Анатолий встал, прошелся по комнате.
Предположение командира оказалось правильным. Фельдфебель не заявил о диверсии, и это избавило город от дополнительных облав и расстрела заложников.
Через полмесяца имущество куда-то вывезли, и склад опустел. Николай еще долго с горечью вспоминал эту операцию, упрекая себя за легкомыслие и безответственность, хотя все мы иначе смотрели на это. Как-то политрук вспомнил пословицу: первый блин — комом. Николай грустно улыбнулся и сказал:
— До второго блина можно не дожить, первым подавишься. Сейчас война.
КЛИНЬЯ НА ДОРОГАХ
Зима сорок второго выдалась лютой. Мороз и ветер свирепствовали
Ни дома, ни в школе меня особо не приучали к физическому труду. Если, к примеру, Николай Абрамов, Павел Максимов или Анатолий Стемплевский были мастеровыми ребятами, то Владимир Дымарь и я вряд ли за свою жизнь умело забили хоть один гвоздь. А тут надо было делать металлические клинья, смахивающие на цифру «4» без правой верхней половины. Мудрено. Признаться в своей беспомощности было стыдно, вот я и вызвался в подручные к Николаю.
Друг пришел озябший, но веселый. Я надел фуфайку, взял в коридоре топор, молоток, и мы пошли в сарай. Закрыв дверь, принялись за работу. Держа на полу топор острием вверх, я любовался, как Николай уверенными ударами молотка отрубал ровные куски толстой проволоки. Когда образовалась куча стержней, он похлопал себя по бокам, подышал в ладони.
— Бр-р-р… Собачий холод, — и, переступив с ноги на ногу, добавил: — Хватит.
Я посмотрел на пощербленное лезвие топора.
— Ничего, напильником подточишь, вот так, — успокоил Николай и, смеясь, показал, как надо орудовать напильником. Вообще, он смеялся, как обычно смеются добрые и искренние люди.
Выйдя из полумрачного сарая и щурясь от света, пошли в дом. Обметая ноги в коридоре, я шепнул:
— Если начнут о чем-либо спрашивать — помалкивай. Сам буду выкручиваться, у меня это лучше получится.
Мы разделись и, потирая закоченевшие руки, зашли на кухню погреться около печки. Мачеха, сидя у окна, пришивала пуговицу к моему пальто:
— Что можно делать в такую погоду, не понимаю. Хороший хозяин собаки не выгонит, а вы себе работу нашли. Дурной труд — хуже лени.
Она сказала вроде бы между прочим, даже не подняв головы, но я почувствовал, что ей хотелось сказать что-то другое, и это меня насторожило. Отогревшись, мы прошли в горницу, где на полу сидел мой десятилетний брат Юра и из доски мастерил кинжал. Он был настолько увлечен своим занятием, что не заметил нас. Мы расставили шахматы, но донесся голос мачехи:
— Боря, иди сюда на минутку. — Пристально посмотрев на меня, она спросила: — Где ты пальто в клей выделал?
— В какой клей?
— Не знаю в какой, вот посмотри.
Я увидел на полах капли застывшего гуммиарабика. Пожав плечами и сделав удивленное лицо, я сказал неуверенно и смущенно:
— А-а-а! Вспомнил. У одного товарища кто-то разбил стекло в окне, а я помогал заклеивать, вот и запачкал. — Выдумка прозвучала не очень убедительно. Осмелев, я добавил: — Ничего страшного, вычищу, — и вернулся к Николаю, сосредоточенно смотревшему на шахматную доску.