Опыт нелюбви
Шрифт:
– Ты имеешь в виду, что из-за денег глотку друг другу рвут? Это слишком расхожее впечатление, Кира.
– Да нет, Федь, нет! Если бы из-за денег! Это все же хоть какая-то причина. А они вообще… Беспричинные они, вот какие. Мозги у них набекрень, что ли? Не понимаю! Все они себе позволяют, никаких запретов нет. Можно сына родного бросить, если материнский инстинкт отсутствует. Ну нет инстинкта, может, никогда и не было, а может, вместе с его младенчеством закончился, ничего не поделаешь! Кошка ведь не всю жизнь котят облизывает, месяца три – и узнавать
– Кира, успокойся. – Федор взял ее за руку, даже сжал слегка. – Все это посторонние тебе люди. Или нет?
– Получается, нет, – уныло проговорила она.
– Ты уверена?
– Я не знаю, Федь. Именно что этого я не знаю.
– Кирка, – рассердился он, – я не умею решать задачи без точных вводных.
– Да не надо тебе решать… – начала было она.
– Надо или не надо, но мы с тобой уже полчаса обсуждаем какие-то важные обстоятельства твоей жизни. Хотелось бы наконец услышать, в чем все-таки дело. Пока я могу только строить приблизительные предположения.
Он всегда все раскладывал по полочкам. У него с детства было математическое мышление, он даже учился не в Кириной двадцатой, а в спецшколе для особо одаренных математиков. И все равно, уже тогда все знали, что математические способности – не главное в нем.
Федор Ильич был человеком, который принимает решения, вот что было в нем главное. Своих решений он никогда никому не навязывал, но все сами подчинялись ему с охотой. Эта его способность была такой же данностью, как Сашкин талант, или Любина практичность, или Кирин ум.
Еще когда он пошел в первый класс, тетя Нора сказала, что Феденька будет крупным руководителем, и никто не стал с ней спорить. А кем же еще ему быть, и кому же быть крупным руководителем, если не ему?
Когда он выбрал в МГУ математический факультет – вроде бы вполне логично, – все этому удивились. Было не очень понятно, чем может руководить математик, а по мужской линии все в семье Кузнецовых чем-нибудь руководили. Его отец был главным врачом Боткинской больницы, а прапрадед даже экономическим министром при последнем царе, или не министром, но кем-то вроде.
Должность прапрадеда в соединении с личными качествами Феди Кузнецова и породила прозвище Царь. И Федором Ильичом его называли тоже из-за особенных личных качеств. Вот этих самых, благодаря которым именно он принимал окончательное решение в любых обстоятельствах, к которым каким бы то ни было образом оказывался причастен.
Конечно, времена, когда Царь мог быть причастен к Кириным жизненным обстоятельствам, давным-давно прошли. Но так велика была сила ее детской привычки, что она послушно ответила на его вопрос.
– У того человека, о котором я тебе писала, остался сын, – сказала Кира. – Двенадцать лет.
– Это
– Ага.
– Кроме инстинкта, есть еще закон.
– По закону она ему не мать.
– То есть?
Кира пересказала все, что какой-нибудь час назад услышала от Ольги Длугач. То есть от Ольги Мустонен. Федор слушал спокойно, во всяком случае, Кире так казалось. Она хорошо знала разные выражения его лица и заметила бы, если бы искра негодования или хоть недоумения мелькнула в его глазах.
– Ты как будто и не удивляешься, – сказала она.
– Не удивляюсь. Думаешь, тоже на кошку стал похож? – усмехнулся он.
– Дурак ты, Федька.
– Если ты таких людей узнала, то ведь и я мог, как считаешь?
– В Америке ты их узнал, что ли? – Кира недоверчиво покачала головой. – Там такие, по-моему, не водятся.
Она, конечно, была в Америке пятнадцать лет назад, но не предполагала, чтобы за эти годы страна слишком разительно переменилась по части человечности. Уж что-что, а быть бездушным в Америке, ей показалось, считается просто неприличным. Или она тогда чего-то не заметила, не осознала по малолетству?
Вместо ответа Федор спросил:
– Значит, ты хочешь взвалить воспитание этого ребенка на себя. Я правильно понял?
– Хочу!.. – хмыкнула Кира. – Да в том-то и дело, что нисколько я этого не хочу. Я детей вообще не понимаю, и что с ними делать, не понимаю, и всю жизнь их стороной обхожу.
Это была чистая правда. Когда началась ее связь с Длугачем, мелькнула у нее мысль, вполне здравая, что, наверное, надо родить, ведь четвертый десяток пошел, скоро поздно будет. Но представив себе это не отвлеченно, а явственно, Кира сразу же эту мысль из своей головы изгнала. Именно по той причине, которую и назвала сейчас: детей она не понимала, боялась и существование их на белом свете никак с собой не связывала.
– Инстинкта у тебя, значит, нет?
Царь улыбнулся. У него было такое лицо, которое даже злость, наверное, не сделала бы отталкивающим. Федька всегда считался красавцем, и всегда в него были влюблены все девчонки, кроме разве что Киры и Сашки. Кира не была влюблена потому, что не понимала, как можно влюбиться в человека, с которым ты практически спал в одной коляске. А Сашка заявляла, что такие правильные мужчины, как Федор Ильич, совершенно не в ее вкусе, и даже его внешность Финиста Ясна Сокола с билибинских иллюстраций ее не впечатляет.
Вот Сашка-то ему как раз и нравилась, кажется. Ей-то сугубая правильность никогда не грозила, а такие женщины нравятся всем мужчинам.
В общем, улыбка освещала его лицо особенным образом. Даже такая, как сейчас, короткая и не очень-то веселая. К тому же на Киру Федькина улыбка всегда действовала ободряюще, точно так подействовала и сейчас.
Она улыбнулась в ответ и сказала:
– Да, Царь, ни инстинкта у меня нет, ни закона на меня нет.
– Но ты любила этого человека и потому не можешь бросить его ребенка в беспомощном положении.