Опыт о человеческом разумении
Шрифт:
Есть другого рода торопливость, которая, если ум предоставлен самому себе и собственному руководству,
==245
часто приводит и должна приводить его к заблуждению. Разум, естественно, торопится не только приобрести разнообразное знание (что заставляет его перескакивать через одну отрасль знания, чтобы скорее добраться до другой), но также жадно стремится расширить свои воззрения и вследствие этого слишком поспешно принимает общие положения и выводы без должного исследования тех частностей, на основе которых эти общие аксиомы могут быть установлены. По внешности этим как будто расширяется запас знаний человека, но это знания выдуманные, а не реальные. Теории, построенные на столь узких основаниях, мало устойчивы, и если они не падают сами собой, то их по меньшей мере очень трудно отстоять от нападения людей, которые держатся противоположных мнений. Таким образом, люди, чересчур торопливо создающие общие понятия и плохо обоснованные теории, разочаровываются в тех знаниях, которые они приобрели, когда либо сами принимаются за проверку своих слишком поспешно принятых максим, либо эти максимы подвергаются нападению со стороны других. Общие выводы, сделанные на основании частных
Один-два частных факта могут послужить указанием при исследовании, и правильно поступают те, кто пользуются этими указаниями; но если их превращают в выводы и немедленно возводят в общие правила, то на деле это означает проявлять поспешность и только обманывать самих себя положениями, принятыми за истины без достаточного основания. Делать подобные обобщения — это значит, как мы уже заметили 24, превращать голову в склад материалов, которые вряд ли могут быть названы знанием; это по меньшей мере похоже на собирание хлама, не приведенного в порядок и совершенно бесполезного. И именно такого рода бесполезным богатством, значительнейшую часть которого составляет ложь, обладает человек, который каждый факт возводит в обобщение. Следует избегать обеих крайностей, и наилучший результат от своих занятий может получить тот, кто удерживает свой разум на золотой середине между этими крайностями.
26. Предвосхищение 25. Приверженность ли это к тому,
==246
что внесло первый свет и знание в их ум, и недостаток силы и усердия, необходимых для исследования, или же люди вообще довольствуются видимостью знания, правильного или ошибочного, получив которое они склонны крепко держаться за него,— во всяком случае, очевидно, что многие люди преданы первым достижениям своего ума и очень упорно держатся за свои первоначально сложившиеся мнения. К своему первому воззрению они часто питают такую же нежность, как к своему первенцу, и ни за что не хотят отступиться от однажды высказанного суждения или от раз сделанного предположения или догадки. Это — погрешность в управлении разумом, так как подобная твердость или, вернее, негибкость ума проистекает не от преданности истине, а от подчинения предрассудку. Это — неразумная дань предубеждению, показывающая наше уважение не к истине (которую мы будто бы ищем), а к первой случайной находке, какой бы она ни была. Это — явно превратное применение наших способностей и явное проституирование ума, если мы таким образом отказываемся от него и отдаем его во власть первого встречного. К этой манере никогда не стоит относиться снисходительно, ей никогда не нужно следовать, так как это не будет правильным путем к знанию до тех пор, пока разум, задача которого — сообразоваться с тем, что он находит во внешних объектах, не сможет одним только своим упорством (opinionatry) изменить это и заставить неизменяемую природу вещей сообразоваться с его собственными поспешными определениями; но этого ведь никогда не будет. Что бы мы ни воображали, вещи идут своим ходом и сохраняют неизменными взаимные связи, соответствия и отношения.
27. Отказ от своего мнения. В противоположную, но не менее опасную крайность впадают, с другой стороны, те, которые всегда подчиняют свое суждение последнему человеку, которого они слушали или читали. Истина никогда не западает в умы этих людей и не придает им никакой определенной окраски; подобно хамелеону, они окрашиваются под цвет того, что находится перед их глазами, и немедленно теряют и заменяют свою окраску любой другой, которая окажется на их пути. Порядок, в котором мнения нам представляются или нами получаются, не является критерием их правильности и не должен служить основанием для их предпочтения. Какое из них было первым и какое последним — это в данном случае результат случайности, а не критерий истинности или ложности. Каждый должен это признать и поэтому охранять при изыскании истины
==247
свой ум от влияния подобных случайностей. Со стороны человека столь же неразумно выбирать свои воззрения по жребию или определять свои убеждения метанием кости, как и принимать их из-за новизны или держаться за них потому, что им отдано первое признание и человек никогда не думал иначе. Суждение должно определяться хорошо продуманными соображениями; ум должен быть всегда готов прислушиваться к ним и подчиняться им; на основании их свидетельства и их голоса он должен принимать или отвергать всякое воззрение, безразлично, будет ли оно для него совершенно незнакомым или давно знакомым.
28. Практика. Хотя духовные способности совершенствуются упражнением, однако их не следует доводить до напряжения, превышающего их силу. «Quid valeant humeri, quid ferre rйcusent» 26 должно быть мерой разумения всякого, кто желает не только успешно действовать, но также сохранить силу своих способностей и не надорвать свой разум чем-либо слишком непосильным для него. Душа, занятая работой, которая ей не по силам, часто надрывается подобно телу, напрягающемуся при поднятии слишком тяжелого груза, и навсегда приобретает неохоту или отвращение ко всякому сильному напряжению. Надорванная мышца редко восстанавливает прежнюю силу; по крайней мере слабость от растяжения остается потом на длительное время, а воспоминание о нем сохраняется еще дольше, и человек еще долго остерегается подвергать пострадавший орган большому напряжению. То же самое происходит и с душой, которая однажды была изнурена какой-либо непосильной попыткой: она или совсем теряет способность к усилиям на будущее время, или же останавливается потом перед любой трудной задачей, по крайней мере ее можно лишь с трудом заставить опять приложить свою силу к какому-либо предмету, требующему обдумывания и размышления. К трудным и замысловатым разделам знания, которые являются испытанием для силы мысли и для способности души к полному напряжению, следует подводить разум постепенно и незаметно. При
==248
поднимать и быка; но тот, кто будет сначала пытаться поднять быка, может настолько надорвать свои силы, что потом не в состоянии будет поднять и теленка. Когда ум постепенно и незаметно приучит себя к вниманию и упорному мышлению, он способен будет бороться с трудностями и преодолевать их без вреда для себя, и тогда дело пойдет гладко. Каждая трудная проблема, каждый запутанный вопрос уже не будет ни затруднять, ни обескураживать, ни обессиливать ум. Но хотя следует избегать непривычных напряжений неподготовленного ума, могущих обескуражить и ослабить его на будущее время, это не должно, однако, приводить к преувеличенному страху перед трудностями и к ленивой трате времени на обыкновенные и ясные вещи, не требующие ни мысли, ни прилежания. Это унижает и расстраивает разум, делает его слабым и неспособным к труду. Это своего рода блуждание по поверхности вещей без заглядывания и проникновения в глубь их; и если ум приучился к этой ленивой расслабленности и удовлетворению видимой поверхностью вещей, то ему грозит опасность остановиться на этом и не идти глубже, ибо этого он не может сделать без усилий и труда. Кто в течение некоторого времени привыкал заниматься тем, что легко дается само собой с первого же взгляда, тот имеет основание опасаться, что ему никогда не удастся примириться с этим утомительным занятием — мысленно поворачивать вещи так и этак, ставить их в самые разные положения, чтобы обнаружить их более скрытые и более ценные тайны.
Нет ничего странного в том, что методы изучения, к которым ученые привыкают в самом начале, при первом же ознакомлении с науками, оказывают на них влияние всю их жизнь и укрепляются в их умах в силу берущего над всем верх чувства почтения к ним, в особенности если эти методы установлены всеобщей практикой. Ученики сначала должны верить учителю, и если правила учителя сделались для них аксиомами, то нет ничего удивительного в том, что эти правила сохраняют такое свое значение и в силу приобретенного однажды авторитета вводят в заблуждение тех, кто считает, что этого авторитета достаточно, чтобы оправдать правила, и со всем усердием идет по хорошо проторенной дороге.
29. Слова. Я достаточно подробно говорил о злоупотреблении словами в другом месте 27, и, ввиду того что науки переполнены ими, я предупреждаю тех, кто желает правильно руководить своим разумом, чтобы они не прини-
==249
мали ни одного термина (хотя бы освященного авторитетом языка схоластов) для обозначения какого-либо предмета раньше, чем они составили себе идею о нем. Слово может быть очень употребительным, может пользоваться большим доверием у некоторых авторов и применяться ими так, будто оно выражает некое реальное бытие. Однако, если читающий не может составить себе отчетливую идею об этом бытии, слово, конечно, является для него только пустым звуком без смысла; и все, что говорится об этом бытии и приписывается ему, даст этому читателю не больше знаний, чем если бы соответствующие утверждения относились единственно к пустым звукам. Те, которые хотят продвинуться в знании и не желают обманывать себя и надуваться каким-то количеством артикулированного воздуха, должны поставить себе основным правилом не принимать слова за вещи и до составления ясных и отчетливых идей о реальных вещах природы не думать, что названия, употребляемые в книгах, обозначают именно эти реальные вещи. Быть может, со мной не согласятся, если я отнесу «субстанциальные формы» и «интенциональные виды» (intentional species) к числу таких терминов, которые можно по справедливости заподозрить именно в подобной бессодержательности. Но я уверен, что для того, кто не в состоянии составить себе определенные идеи о предметах, обозначаемых этими словами, они решительно ничего не значат; и все, что, как ему кажется, он знает о них, есть знание о «ничто» и в большинстве случаев сводится только к ученому невежеству. Не без основания полагают, что множество подобных пустых терминов можно найти у некоторых ученых писателей, которые прибегают к ним, чтобы залатать свои системы там, где их разум не может доставить им понятий, взятых от вещей. Я считаю, что предположение о существовании каких-либо реальностей в природе, соответствующих этим и другим подобным словам, очень смущало одних и совершенно сбивало с толку других при изучении ими природы. Если мы скажем в своем рассуждении: «я не знаю, что», то это должно пониматься в смысле: «я не знаю, когда» 29. Там, где люди имеют какие-либо понятия, то, как бы эти понятия ни были сложны и абстрактны, люди умеют объяснить их, равно как и термины, которыми они пользуются для их обозначения. Ибо поскольку наши понятия суть не что иное, как идеи, которые все составлены из простых идей, то, если кто-либо не может показать нам идеи, скрывающиеся за словами, ясно, что он не имеет никаких идей. Какая цель
==250
в погоне за понятиями у того, кто не имеет никакой идеи или никакой ясной идеи? Тот, кто сам не знал, что он понимал под ученым термином, не даст нам никакого знания при помощи этого термина, сколько бы мы ни ломали над ним головы. Способны ли мы понять все действия природы и способы их осуществления — здесь не место исследовать; но несомненно то, что мы можем их понять лишь постольку, поскольку мы можем отчетливо представлять; и потому нагромождение терминов там, где у нас нет ясных представлений, как будто термины что-то содержат или, вернее, что-то скрывают, есть только ухищрение ученого тщеславия, имеющее целью прикрыть недостаток в гипотезе или в нашем разуме. Слова созданы не для того, чтобы скрывать, а для того, чтобы что-то сообщать и показывать; когда же люди, претендующие на то, чтобы учить, пользуются ими иначе, то за терминами действительно что-то скрывается; но скрывается только невежество, заблуждение плп софистика говорящего, так как, по правде сказать, ничего другого за ними нет.