Опыт о человеческом разумении
Шрифт:
30. Блуждание. О том, что в нашем уме осуществляется непрерывная смена и идет непрерывный поток идей, я уже сказал в одном из предыдущих параграфов настоящего опыта; каждый может это заметить на самом себе. Этому обстоятельству, я полагаю, мы должны уделить известное внимание при руководстве нашим разумом. Я считаю очень полезным, если мы сможем путем практики приобрести такую власть над нашим умом, чтобы управлять этим потоком идей, с тем чтобы, поскольку в наши мысли будут постоянно вторгаться новые идеи, непрерывно сменяя друг друга, мы могли по своему выбору направлять их так, чтобы под рассмотрение попадали только идеи, имеющие отношение к нашему данному исследованию, и притом в порядке наиболее полезном для вопроса, занимающего нас; или же, если какие-либо посторонние и непрошеные идеи навязываются сами собой, мы по крайней мере могли бы отбросить их, не давая им отвлекать наш ум от проводимого нами в данный момент исследования, и помешать им увести ум вместе с нашими мыслями совершенно в сторону -от рассматриваемого предмета. Я полагаю, что достигнуть этого не так легко, как, может быть, думают; но вместе с тем, насколько я понимаю, это, возможно, если не главное, то одно из важнейших отличий, в силу которого одни люди в своем рассуждении столь превосходят других,
==251
средство против этого блуждания мыслей. Тот, кто предложит такое средство, окажет большую услугу прилежной и мыслящей части человечества, а может быть, поможет и немыслящим людям сделаться мыслящими. Я должен сознаться, что до сих пор не нашел другого средства сосредоточивать мысли непосредственно на своем деле, кроме как пытаясь, насколько это возможно, и часто проявляя внимание и прилежание, приобрести привычку быть внимательным и прилежным. Кто наблюдает за детьми, может убедиться, что дети даже при полном напряжении своих сил не в состоянии удерживать свои мысли от блуждания. Я убежден, что от этого нельзя исцелить их ни сердитой бранью, ни побоями, ибо это немедленно наполняет их головы всякими идеями, вызываемыми страхом, испугом или смущением. Если осторожно возвращать их блуждающие мысли обратно, вводя последние в русло и указывая детям путь, которым они должны идти, не делая при этом никакого выговора или даже не замечая их рассеянности (когда без этого можно обойтись), это, я полагаю, быстрее приохотит и приучит их к вниманию, чем все более грубые методы, которые еще сильнее рассеивают их мысли и, вместо того чтобы развивать в них прилежание, прививают им противоположную привычку.
31. Различение. Различение и разделение (distinction and division), если я не ошибаюсь относительно значения этих слов,— вещи весьма различные: первое есть восприятие различия между вещами, установленного природой; второе — наше собственное действие деления, проводимого там, где его еще нет. По крайней мере если будет позволено понимать эти термины в указанном смысле, то можно, мне думается, сказать, что различение — самое необходимое из всего, что только может вести к истинному познанию, и само ему благоприятствует; разделение же, если им злоупотребляют, служит лишь к тому, чтобы запутывать и смущать разум. Способность замечать малейшую разницу между вещами свидетельствует о быстроте и ясности наблюдения, которые помогают разуму настойчиво и верно двигаться по пути к знанию. Но хотя и полезно улавливать всякое разнообразие, какое можно найти в природе, однако не очень удобно принимать в соображение каждое различие между вещами и делить их на разные классы в соответствии с каждым таким различием. Если идти по этому пути, то мы завязнем в частностях (ибо каждая особая вещь чем-нибудь отличается от другой) и будем не в состоянии установить никакие общие истины или, по меньшей мере,
==252
запутаем свой ум в поисках их. Группировка различных вещей по различным классам сообщает уму более общие и более широкие точки зрения; но мы должны стараться объединять их только в том отношении и в той мере, в каких они согласуются между собой, ибо только в такой мере они и могут быть объединены при рассмотрении; даже бытие само по себе, охватывающее все вещи, при всей своей общности может нам дать ясные и рациональные понятия. Если бы мы оценивали и держали в уме, что мы рассматриваем, это лучше всего научало бы нас, когда следует и когда не следует производить дальнейшие различения; это действие следует предпринимать только на основании надлежащего рассмотрения вещей. Наибольшей противоположностью этому является искусство словесных различений, делаемых по вкусу, в произвольно придуманных ученых терминах, применяемых наудачу, без понимания и передачи другим каких-либо отчетливых понятий. Такие различения всецело приспособлены для искусственной беседы или пустого шума диспутов и нисколько не разъясняют трудностей и не продвигают нас в знании. Всякий предмет, который мы исследуем и хотим познать, мы должны, я полагаю, брать в столь общем и широком разрезе, какой только для него возможен. И в этом нет ничего опасного, если идея этого предмета установлена и определена, ибо при этом условии мы легко будем ее отличать от другой идеи, хотя бы она охватывалась тем же названием. Ведь именно в целях борьбы с запутанностью двусмысленных слов и заложенным в них великим искусством софистики умножались различения и считалось столь необходимым ими пользоваться. Но если бы каждая особая абстрактная идея имела и особое известное имя, то в этих многочисленных схоластических различениях было бы мало нужды, хотя необходимость для ума наблюдать различия между вещами и по ним отличать одну от другой тем не менее оставалась бы по-прежнему большой.
Итак, [следует признать] неправильным путь к знанию, если мы охотимся и наполняем свою голову тем обилием искусственных и схоластических различений, которыми часто бывают переполнены сочинения ученых людей: мы видим, что предметы, которые они трактуют, временами бывают так разделены и подразделены, что ум самого внимательного читателя теряет способность разобраться в них, как это более чем вероятно было с самим автором. Если вещи измельчены в пыль, бесполезно создавать — или делать вид, что создаешь,— в них порядок
==253
и ожидать какой-либо ясности. Чтобы избежать путаницы при недостаточных или чрезмерных делениях, требуется большое искусство как мышления, так и писания, которое является только воспроизведением наших мыслей. Но, мне думается, трудно выразить в словах границы той середины, которая находится между этими двумя дурными крайностями; единственное, что, насколько я понимаю, может регулировать эти границы,— это ясные и отчетливые идеи. Но что касается словесных различений, принятых и применяемых в отношении обычных терминов, т. е. двусмысленных слов, то это, мне думается, скорее дело критики и словарей, чем реального знания и философии, так как именно критика и словари большей частью объясняют смысл слов и дают нам их различные значения. Искусное применение терминов и умение при помощи их опровергать и доказывать считается в свете, как известно, важной чертой учености; но это ученость, отличная от знания, ибо знание, которое заключается лишь в восприятии связей и отношений идей друг к другу, осуществляется без слов; вмешательство звуков нисколько не помогает ему. Оттого-то мы и видим, что меньше всего применяются различения там, где больше всего знания. Я имею в виду математику,
==254
случае в большей степени, чем требует этого природа вещей.
Как я уже говорил, против этого можно, мне кажется, выдвинуть лишь одно правило: рассматривать надлежащим образом и правильно вещи, каковы они суть сами по себе. Тот, кто закрепил в своем уме определенные идеи вместе с присоединенными к ним названиями, будет в состоянии различать их между собой; это и есть реальное различение. И там, где недостаток слов не дает терминов, соответствующих каждой отдельной идее, он сможет применить подходящие отличительные термины к широким и двусмысленным именам, которыми он вынужден пользоваться. В этом, насколько я понимаю, и состоит потребность в отличительных терминах; при подобных словесных различениях каждый отличительный термин, присоединенный к тому термину, смысл которого он уточняет, явится только отдельным названием для отдельной идеи. Если отличительные термины отвечают этому требованию и люди обладают ясными и отчетливыми представлениями, которые соответствуют их словесным различениям, то эти термины правильны и уместны в тех пределах, в каких они помогают уяснению какого-либо момента в обсуждаемом вопросе. Вот что, как мне кажется, является настоящим и единственным мерилом различений и разделений; и тот, кто желает правильно вести свой разум, должен искать это мерило не в остроумной выдумке и не в авторитете писателей, а в рассмотрении самих вещей, притом безразлично, привели ли его к этому собственные размышления или сведения из книг.
С другой стороны, разуму свойствен и другой недостаток — склонность сваливать в одну кучу вещи, между которыми можно заметить какое-либо сходство, что непременно будет вводить его в заблуждение и подобным смешением вещей будет мешать уму получать отчетливые и точные представления о них.
32. Подобия. К этому последнему недостатку позвольте мне присоединить другой, родственный ему, по меньшей мере по имени; это — склонность позволять уму при возникновении какого-либо нового понятия сейчас же отыскивать подобие, чтобы сделать новое понятие яснее для себя. Это, быть может, хороший прием, полезный при объяснении наших мыслей другим; но он ни в коем случае не является правильным методом приобретения верных понятий о чем-либо для нас самих, так как уподобления всегда в чем-нибудь хромают и не достигают того строгого
==255
соответствия, которое должно существовать между нашими представлениями о вещах и самими вещами, если мы хотим мыслить правильно. Конечно, эта наклонность делает из людей располагающих к себе говорунов, ибо в разговоре самыми приятными всегда считаются те люди, которые умеют вкладывать свои мысли в умы других людей с величайшей непринужденностью и легкостью; при этом неважно, правильно ли построены их мысли и соответствуют ли они вещам. Мало есть людей, которые озабочены самим учением; больше людей думают о том лишь, чтобы оно легко давалось. Людей, которые своими речами воздействуют на воображение слушателей, возбуждая у последних представления с такой же быстротой, с какой течет поток их слов, хвалят как людей речистых; только они и слывут за людей с ясной мыслью. Ничто не содействует этому в такой мере, как уподобления: применяя их, люди думают, что они и сами лучше понимают [то, о чем говорят], поскольку их лучше понимают другие. Но одно дело правильно мыслить, и другое дело уметь излагать надлежащим образом, ясно и доходчиво свои мысли — правильные или неправильные — другим. Хорошо подобранные сравнения, метафоры и аллегории в соединении с методом и порядком изложения дают такой результат лучше, чем что бы то ни было, так как, будучи заимствованы от объектов уже известных и для разума привычных, они воспринимаются сразу, как только они высказаны. И, считая, что существует соответствие между ними и предметом, ради объяснения и истолкования которого они приведены, люди думают, что и предмет благодаря этому становится понятным. Так фантазия сходит за знание и красиво сказанное ошибочно принимается за нечто обоснованное. Я говорю это не с целью осудить метафоры или с намерением устранить это украшение речи; я имею здесь дело не с риторами и ораторами, а с философами и любителями истины, которым я позволю себе предложить нижеследующее правило для проверки того, действительно ли они, направляя в целях усовершенствования своего знания свои мысли на что-либо, понимают рассматриваемый предмет таким, каков он есть сам по себе. Установить это мы можем, наблюдая за тем, не пользуемся ли мы при уяснении предмета для самих себя или при объяснении его другим только заимствованными представлениями и посторонними по отношению к предмету идеями, которые мы прилагаем к данному предмету в порядке приспособления ввиду известного соответствия или воображаемого сходства с ним. Образные и метафори-
==256
ческие выражения хороши скорее для иллюстрации неясных и непривычных идей, с которыми ум еще не вполне освоился; но в таком случае ими пользоваться нужно для иллюстрации идей, которыми мы уже обладаем, но не для описания тех, которых у нас еще нет. Такие заимствованные и метафорические идеи могут следовать за действительной и веской истиной, могут оттенять ее, если она найдена; но они ни в коем случае не должны становиться на ее место и приниматься за нее. Если все наше изыскание не пошло дальше сравнений и метафор, то мы можем быть уверены, что скорее фантазируем, чем познаем, и еще не проникли во внутренность и реальность вещи, какова бы она ни была, и довольствуемся тем, что доставляет нам наше воображение, а не тем, что доставляют сами вещи.