Оракул с Уолл-стрит
Шрифт:
Мы с Прайсом рассмеялись. Оркестр перешел к медленной композиции «Stardust», которая в моем времени станет классикой, а здесь была свежей новинкой.
Около полуночи я решил откланяться. Тело Уильяма Стерлинга, непривычное к большим дозам алкоголя, начинало протестовать.
— Джентльмены, оставляю вас покорять сердца прекрасных дам, — я поднялся, доставая из кармана кошелек.
— Брось, Стерлинг, — отмахнулся Прайс. — Сегодня я угощаю. Это меньшее, что я могу сделать для человека, заставившего Ван Дорена исчезнуть с вечеринки.
Я
Несмотря на поздний час, улицы полны жизни. Молодые пары, смеясь, спешили в ночные клубы.
Музыканты с саксофонами и трубами неторопливо переходили от одного заведения к другому. Полицейский на углу снисходительно наблюдал за всем этим, время от времени меланхолично постукивая дубинкой по ладони.
Я уже собирался поднять руку, чтобы подозвать такси, когда заметил знакомую фигуру. Всего в двадцати футах от меня, у входа в соседний ресторан, стоял Оуни Мэдден в окружении двух крепких мужчин, явно не маклеров с Уолл-стрит.
Наши взгляды на мгновение встретились. Мэдден едва заметно кивнул, а затем сел в ожидавший его «Cadillac V-8 Town Sedan». Дорогая машина, особенно по меркам 1928 года, когда большинство автомобилистов все еще ездили на Model T.
Это молчаливый сигнал. Он меня заметил и запомнил. Учитывая мою запланированную встречу с ним, я воспринял это как добрый знак.
Связи в теневом мире будут не менее важны, чем в официальных финансовых кругах. Особенно когда начнется Депрессия.
Поймав такси, видавший виды Packard с откидным верхом, я назвал адрес на 42-й Восточной. Водитель, седобородый старик в потрепанной кепке, кивнул и вырулил на проспект.
— Хорошая ночь, мистер? — спросил он с легким ирландским акцентом.
— Не жалуюсь, — ответил я, расслабляясь на сиденье с потертой кожаной обивкой. — Город никогда не спит, верно?
— В этом-то и проблема, — философски заметил водитель. — Город не спит, а вот его жители еще и встают с петухами.
Мы проехали мимо Центрального вокзала, величественного даже ночью. Строгие линии бежевого камня, скульптуры и огромные окна. Статуя Меркурия на вершине здания, в моем времени превратившаяся в символ Нью-Йорка, сейчас еще относительная новинка. Вокзал построили всего пятнадцать лет назад.
Такси медленно продвигалось по ночному городу. В отличие от круглосуточного транспортного безумия 2024-го, улицы 1928 года к этому времени значительно пустели. Редкие автомобили, несколько поздних пешеходов, пара полицейских на лошадях.
Расплатившись с водителем, пятьдесят центов и двадцать на чай, я вошел в дом. В вестибюле по-прежнему горела лампа, а из комнаты консьержа доносился приглушенный звук радио. Какой-то ночной джазовый эфир из Чикаго.
Поднимаясь по лестнице, я встретил одного из соседей, пожилого профессора из Колумбийского университета, судя по истрепанному твидовому пиджаку с заплатками
— Добрый вечер, молодой человек, — вежливо кивнул он, прижимая к груди стопку книг. — Или уже доброе утро?
— Где-то посередине, профессор, — улыбнулся я в ответ.
Войдя в квартиру, я первым делом расстегнул воротник, снял галстук и пиджак. Как же удивились бы мои коллеги из 2024-го, узнав, что с формальной одеждой в конце 1920-х было намного строже, чем в их эпоху футболок и джинсов в офисах!
Я подошел к окну и наблюдал за последними огнями угасающего дня. Мысли о проделке над Ван Дореном смешивались с размышлениями о грядущем дне. Завтра нужно встретиться с клиентами Фуллертона, подготовить еще один подробный анализ рынка и, возможно, посетить биржу лично для сбора информации о торговых тенденциях.
Зевнув, я направился в ванную. Стерлинг, надо отдать ему должное, содержал квартиру в идеальном порядке.
Фаянсовая раковина сияла белизной, медные краны отполированы до блеска. На полке аккуратно выставлены принадлежности для бритья. Опасная бритва «Gillette» с перламутровой ручкой, помазок из барсучьего волоса, фарфоровая чаша для пены.
После быстрого умывания я устроился в кровати. Матрас намного жестче, чем я привык, но после насыщенного дня даже это не могло помешать сну.
Утро началось с пронзительного звона механического будильника. «Вестклокс Биг Бен», надежное устройство, мучившее американцев ранними подъемами с начала века.
Было без четверти шесть. За окном только начинал брезжить рассвет, солнце золотило края зданий и превращало Манхэттен в сказочный город из янтаря и серебра.
Я потянулся, чувствуя приятную свежесть после безупречного сна. Никаких головных болей, даже несмотря на вчерашний бурбон. Двадцатидвухлетние тела удивительно стойки к последствиям алкоголя.
После быстрого душа, примитивного по стандартам 2024-го, но вполне приличного для 1928-го, я занялся бритьем. Работа с опасной бритвой требовала навыка, но память тела Стерлинга помогала, руки двигались уверенно, скользя лезвием по намыленной коже.
Для сегодняшнего дня я выбрал серый костюм с тонкой белой полоской, белую рубашку с отложным воротником и темно-синий галстук с мелким геометрическим узором. Завершали образ начищенные до блеска черные оксфорды и серая фетровая шляпа-федора.
На завтрак свежие булочки, доставленные к двери пекарем (такая услуга, оказывается, существовала в 1928-м!), яичница с беконом (вкуснее, чем в моем времени, без гормонов и антибиотиков) и крепкий кофе, сваренный в медной джезве на плите.
Перед выходом я просмотрел утренний выпуск The New York Times.
«ПРОМЫШЛЕННОЕ ПРОИЗВОДСТВО БЬЕТ РЕКОРДЫ»
«АВТОМОБИЛЬ В КАЖДОМ ГАРАЖЕ! FORD СООБЩАЕТ О РЕКОРДНЫХ ПРОДАЖАХ»
«БАНКИРЫ УВЕРЕНЫ: ЭРА ПРОЦВЕТАНИЯ ПРОДЛИТСЯ ДЕСЯТИЛЕТИЯ»
Заголовки кричали об оптимизме и бесконечном росте. Если бы они только знали…