Оранжерейный цветок
Шрифт:
— Да! Секунду.
Мои пальцы быстро двигаются по экрану.
Я был бы рад.
Я нажимаю Отправить и убираю телефон обратно в карман. Это первое сообщение за два года, на которое я ответил, первая рука, которую я протянул. Пора начинать сначала.
Я иду к Ло и растягиваюсь рядом с ним во дворе, сначала ничего не говоря. Но потом он заговорил.
— Ну... я посмотрел интервью.
Я не смотрю на него. Я просто сажусь
— Да?
— Тебе было трудно? — спрашивает он.
Я смотрю вдаль, мой взгляд устремлен на росистые травинки, на холодную декабрьским утром землю. Пару недель назад я сел поговорить с репортером.
Я говорю Ло чистую правду, никакой лжи.
— Это был один из самых трудных дней в моей, блять, жизни.
Это было труднее, чем взобраться на три скалы одну за другой. Труднее, чем сидеть в тюремной камере. Труднее, чем вежливый обед с моим отцом.
— Ты даже не заикался во время интервью, — говорит Ло. — Коннор волновался, что ты забудешь своё имя.
Я слегка смеюсь.
— Да...
Это всё, что я могу сказать. Репортер, женщина в элегантном сером костюме, с микрофоном, прикрепленным к блузке, спросила меня в упор о том, что всегда хотел знать народ.
— Джонатан Хэйл когда-нибудь неподобающим образом прикасался к Лорену?
Я отрицал каждое обвинение, каждое утверждение, которое выставляло моего отца в дурном свете и причиняло боль моему брату.
Подошва Nike Ло ударяется о мою, пока он тоже растягивается на земле.
— Ты говорил, что самые трудные вещи обычно оказываются правильными, верно?
Его брови хмурятся. Думаю, он беспокоится, что я пожалею о том, что сделал заявление для прессы.
Я не жалею.
Не об этом. Обвинения не были правдивыми. Не было никаких причин молчать, кроме как наказать отца, и мне нужно было отцепить эту гребаную цепь от своих лодыжек.
— Это было, безусловно, чертовски правильное решение, — говорю я со всей своей уверенностью.
Его плечи расслабляются.
— Спасибо, — говорит он. — Я серьёзно. Не только за это, но и за заботу о Дэйзи, за то, что был рядом со мной в эти тяжелые месяцы. Иногда я принимаю тебя как должное, но я никогда не забываю, что ты — причина моей трезвости.
Я по-настоящему улыбаюсь. Думаю, моё лицо говорит само за себя. Иногда трудно сказать, что ему не всё равно, но когда наступают такие моменты, как этот, трудные моменты не кажутся такими уж, блять, плохими. Это стоит всего.
Мы встаем одновременно и снова направляемся к почтовому ящику, освобождаясь от всего этого тяжелого дерьма перед пробежкой.
— Восемь километров, — говорит Ло, прыгая вверх-вниз, чтобы разогреть свою кровь. — На этот раз ты меня не победишь, старший брат. Берегись.
Я замираю на его словах старший брат, сказанных с нежностью. Где-то на этом пути я заслужил
— Эй ты, уставившийся в пространство, ты меня слышал? — спрашивает Ло, размахивая ладонью.
Я отбиваю его руку.
— У тебя тут валяется клюшка для лакросса? Мне нравятся мои, блять, ноги, так что не ломай их.
Ло разводит руки в стороны.
— Никакого жульничества. Честная гонка. Я жду от тебя гребаный трофей, когда обгоню твою задницу в твоем собственном виде спорта.
— Ещё чего.
А потом мы оба смотрим друг на друга, без обратного отсчета. Мы просто стартуем одновременно.
Наши темпы одинаковы. Шаг за шагом. Нога в ногу. Он бежит рядом со мной, наш ритм абсолютно идентичен. Его ноги двигаются быстрее, и я ускоряюсь. Соответствуя ему.
Моё дыхание выравнивается, голова становится легкой. Когда я смотрю рядом с собой, я впервые не вижу тяжести на груди брата. Не вижу ничего, что тянет его назад.
Он, блять, улыбается.
Солнце пробивается сквозь деревья, расстояние между нами сокращается с каждым шагом. Гордость за него поглощает меня.
И только через шесть километров, когда он оставляет меня и делает пять длинных шагов вперед, я понимаю.
Он обгонит меня.
70. Дэйзи Кэллоуэй
.
— Боже мой, как холодно, — жалуется Лили, крепче обнимая одну из белых шубок Роуз. Вместе с шапочкой Вампы она похожа на маленькое пушистое существо. Которое очень хочется обнять. Именно поэтому я обвиваю рукой за плечи, будучи выше своей старшей сестры.
Мы дышим паром, стоя в 60 сантиметрах снега, который выпал вчера. Мы прячемся за елью на лужайке перед домом. Или, как Лили любит называть её: громадной Рождественской ёлкой.
— Я согласна, — говорит Роуз, настолько замерзшая, что её кости застыли в жёсткой позе.
— Я предлагала тебе свои спортивные штаны, — напоминаю я ей.
Она в чёрных колготках и макси-платье, которое впитывает снег. Её сапожки полностью утонули в белом снегу. Мой наряд не лучше. Я поскользнулась на обуви у двери, торопясь побыстрее вытащить сестёр на улицу.
Это были шлепанцы.
Скажем так, прохлада определенно пробирается внутрь, и мои онемевшие пальцы на ногах кричат о тёплой ванне.
Роуз смотрит на меня после моего комментария, и мне кажется, что она приложила бы ладонь к моему лицу, типа даже не начинай. Но ей слишком холодно, чтобы протянуть руки дальше своих боков.
— Обещаю, это будет стоить боли, — говорю я с широкой улыбкой.
Я протягиваю руку и игриво пожимаю обе их руки. Мне нравится, что я теперь могу проводить больше времени с ними, и Лили разделяет мою улыбку, будто она заразительна.