Оранжевое солнце
Шрифт:
Весна в Гоби...
Гобийскую весну, может быть, кроме гобийцев, никто и никогда не поймет. Если сравнить ее с весной степей, лесного Хангая — ничего похожего. Для каждого монгола национальный праздник Надом — гордость и радость.
Это — итог народной доблести в труде, это — победы и поражения в схватках сильнейших в трех мужских играх: стрельбе из лука, борьбе, конных скачках.
Надом празднуется в жаркий июль. И все-таки весна в Гоби — Надом!.. Это борьба и поражение небесных красок. Взойдите вон на тот каменный уступ, он недалеко от Дзун-Баина. Посмотрите вокруг на холмы и горы. Коричневое погасло, зажглось розовое, оно растаяло, оно поблекло, ослепительно засверкало хрустально-голубое. Нет, не хватит
Всмотритесь. Отары овец... Стадо диких коз... Коровы... Лошади... Верблюды... Поглядите чуть правее. Громоздятся дома, башни, в небо восходит дым заводских труб, бегут поезда, машины, торопятся люди. Как отчетливо видно. В Гоби, в пустыне, и такой роскошный город! Ошиблись — нет ничего, это мираж, чудесный обман волшебницы Гоби. Послушайте нашего любимого поэта, его стихотворение «Гоби»:
Гоби — Простор зеркально-лазоревый, Ветром обструганный стол земли. Над ним Разгораются звезды и зори, Миражи плывут в раскаленной дали, Гобийский мираж — Искусный художник — Рисует волшебные города: Они встают в синеве бездонной И растворяются без следа...В Гоби все быстротечно и переменчиво...
Как ни чудесна здесь весна, любоваться поздно, вытеснило ее раскаленное лето — сияющие дни, синева неба, обрамленного серебряно-розовой каемкой, такой тоненькой и изящной, хоть срывай ее для пояска на халат красивой женщины.
...День отдыха. Праздничный Дзун-Баин. Как остров, врезанный в желтое плато Гоби, белый, умытый, он приглашает на улицу. Разве кто-нибудь откажется, усидит дома? Гремит радио. Вьются красные флаги. Афиши зовут в клуб, кино, на спортплощадку. Всюду яркие халаты гуляющих людей. В голубом зеркале бассейна отражается солнце. Молодежь — хозяева бассейна, часть которого отгорожена высокой сеткой — уголок для детей, он самый шумливый и веселый. Папы и мамы не отводят глаз. С вышки падает ласточкой крепкий загорелый юноша, брызги взлетают многоцветными звездами. Это не Эрдэнэ? Он плавает рядом с девушкой в красной шапочке. Это не Цэцэг? Она в Улан-Баторе учится, быть ей там до осени; потом у нее отпуск, поедет к отцу пить парное молоко, есть жирные пенки, сладко поспит в юрте с приподнятой покрышкой, и ветер, пахнущий степными травами и цветами, будет ее ласково обдувать...
Уже потемнело, а Эрдэнэ не хотелось идти домой. Зря. У него на столе сюрприз — первое письмо Цэцэг из Улан-Батора. Схватил письмо, разорвал конверт. Довольна, учится, в Улан-Баторе столичная жизнь. Встречалась с Гомбо. Он начальник цеха игрушки. Потолстел, вышагивает важно, будто отсчитывает шаги, чтобы лишнего не перешагнуть. Говорит неторопливо. Так и подобает начальнику. Эрдэнэ отвел глаза от письма.
— Жирный сурок! — плюнул вместе с папиросой и тут же стыдливо прикрыл рукой глаза, — умно ли плевать в сторону старшего брата...
Стал читать письмо вслух:
«После встречи с Гомбо пасмурный день показался мне ясным...»
—
Отошел к окну, стоял недолго, вновь начал читать письмо. «Есть тайна. Пока она еще птица — может улететь, не поймаешь. Подожду. Напишу потом...» Эрдэнэ сложил письмо, сунул обратно в конверт, но из него выпала небольшая фотокарточка, на ней Гомбо и Цэцэг. Всмотрелся. Красивая Цэцэг, на карточке она вышла красивее, чем он ее знает... Гомбо?.. Смотри-ка развалился, разважничался, прямо-таки заслуженная личность. Хо, игрушечный мастер! И в школе задавался. Хитрец. Бабушка любила, а дедушку не обойдешь. Гомбо — за жирный кусок, дедушка — его за ухо. «Не жадничай, отрастишь брюхо». Глаза скосил на Цэцэг. Помнится, обучал ее математике, мучил... Эрдэнэ сел за стол, зажал голову ладонями. «Злой я, злой... Такое непочтение к брату...» Вновь разглядывая фотокарточку, замигал, губы задрожали, рука Гомбо на плече Цэцэг!
— Жирный тарбаган! Жирный тарбаган! Где ножницы? — выкрикивал Эрдэнэ, топая ногами. Схватил ножницы, отрезал Гомбо; эта часть упала на стол, вторую, с Цэцэг, сунул под подушку.
Вошел Бямбу, он навеселе.
— Стою, дверь открыта, слышу, рычит мой Эрдэнэ волком. На кого? Опять столкнулся с Насаном?
— Я пел...
— Пел? Неужели я так пьян? Ты поешь, а мне мерещится — ругаешься... Письмо получил? От Цэцэг? Неужели в Улан-Баторе? Смотри, Эрдэнэ, столица полна красавцами. Не устоит твоя Цэцэг!
— Она еще не моя...
— О, дорогой мой, деды наши не дураки были, говоря: «Погладив мягкое, отвернешься от жесткого; покушав жирного барашка, не захочешь и сладких пенок». Цэцэг! Где мои молодые годочки?!
Эрдэнэ загорячился. Схватил со стола часть фотокарточки с Гомбо, изорвал и выбросил за окно. Увидел над своей кроватью выточенного из можжевельника верблюдика — подарок Гомбо. Долго носил под рубашкой Эрдэнэ этого верблюдика. Нюхал, когда болела голова. А сейчас сорвал его с гвоздика, замахнулся, чтобы выбросить за окно.
— Стой, стой! — закричал Бямбу. — О, конь необъезженный, бьешь копытами. Я тебя вмиг взнуздаю! — И Бямбу шутливо вцепился в шею Эрдэнэ.
Тот вырвался, стал быстро раздеваться.
— А чай? Крышка подпрыгивает, зовет. Будем пить чай. Заварил, не поскупился? Неси-ка сюда...
Эрдэнэ принес чайник, поставил на стол. Бямбу немножко налил в чашку, поднес к носу, попробовал глоток.
— Молодец! Эх, запах, запах — степи родные! Богам бы пить, да их теперь нет... Видишь, что у меня в руках? Посылочка из аймака — сухой творог из верблюжьего молока, смешанный с гобийским чесноком-таном, и домашний сыр...
Эрдэнэ пить чай не захотел. Лег в кровать. Отвернулся, вынул из-под подушки фотокарточку Цэцэг.
— Я знал, не вытерпишь, вкусная еда, садись ешь! — нахваливал Бямбу.
Эрдэнэ набросил на плечи одеяло, присел к столу.
— Почтенный Бямбу, не откажи в совете... Хочу съездить в Улан-Батор... Дадут мне отпуск?..
— Не дадут. Горячее время. Цэцэг зовет?
— Не зовет...
— Дурное заползло в твою голову. Помешаешь учиться ей и себе... Спи. Я выпью еще чашечку...
...Несколько дней Эрдэнэ ходил, мрачно посматривая на всех. Машина шла плавно. Стрелки часов словно застыли, не остановились ли они? Приложил к уху. До конца рабочего дня еще час. Взял масленку, подкормил машину. Мягкими концами стер черную накипь с короба, подсветлил грани, щетки, рукоятки. Прислушался, насосы дышали глубоко, ритмично.
В цех ворвалась, как всегда, быстроногая Хухэ. Собрала данные.
— Эрдэнэ, ты слышал, что задумал ревсомол? Подбирается ударная бригада молодых. Лозунг читал? Дать на участке воды в два раза больше, заставить все машины работать без простоев. Не читал? Значит, наш художник зря старался. Такие, как ты, не желают читать плакаты... Чуть не забыла. Письмишко написала мне Цэцэг. Весь вечер я хохотала...