Оранжевое солнце
Шрифт:
— Расскажи, что пишет?!
— Некогда, некогда... Приходи к нам ужинать, там прочитаю.
Хухэ сорвалась с места, ускользнула в дверь.
После работы Эрдэнэ не шел домой, а бежал, подстегиваемый обещанием Хухэ. Влетел в комнату, наскоро умылся, надел новый костюм, причесался, белый шарф набросил на шею, в Дзун-Баине было модно, и... в двери. Навстречу Бямбу:
— Куда?
— Туда! — подражая голосу мастера, пошутил Эрдэнэ и скрылся.
Хухэ хлопотливо бегала от стола к печке и обратно, а муж Хухэ и гость перелистывали свежий номер иллюстрированного
«Южногобийцы — народ приветливый, гостеприимный. Они от всего сердца приглашают гостей в свой край — край своеобразной природы, край удивительных людей, сделавших свой аймак одним из лучших среди всех 18 аймаков республики...»
Подбежала Хухэ, выхватила журнал, бросила его на этажерку:
— Будем ужинать.
— Хухэ, — поднялся муж, — подожди, написано о нас, гобийцах...
— Не смеши... Ты гобиец? Мамочка родила его в степной юрте, и он гобиец!.. Может, и ты, Эрдэнэ, гобиец? — в упор поглядела Хухэ.
— Нет, я — степняк, в Гоби гость...
— Все мы тут гости, — махнул рукой муж Хухэ.
— А вот я буду гобийкой. Поработаю в Дзун-Баине, переведусь на самый юг Гоби...
— Там тебя ждут, — смеялся муж, — а я не поеду.
— Поедешь. Без меня ты умрешь с голоду...
Ели холодную баранину с мучными лепешками, пили кумыс с леденцами. Ждали самое вкусное — хушуры, круглые пирожки с мясом, похожие на беляши, жаренные в кипящем масле. Муж Хухэ опять потянулся за журналом, открыть не успел, позвала жена:
— Халтар, помоги!
Мужчины вскочили с мест, муж ретивее, обскакал. Гость слышал, громко сердилась Хухэ:
— Как держишь котел? Уронишь!
Горький чад смешался с заманчивым запахом жареного лука, мяса и тонких приправ. Хушуры удались.
Муж Хухэ склонился к Эрдэнэ.
— Она тебе говорила о почине наших ревсомольцев? Развертывается...
Хухэ не дала договорить:
— Мне это поручили, выполнила. Потеря времени, всюду плакаты, лозунги, призывы. Ты же читал, Эрдэнэ.
— Читал, но никто ко мне не обращался...
— Упрашивать никого не будем. Сам решай... Я тебе только напоминаю, в бригаде уже двадцать человек. Вот список. Соглашаешься?
— Хватит, Хухэ, он все понял. Подлей-ка еще кумысу...
Хухэ не отступала:
— Запишись. Завтра собираемся — план, обязательства, взаимная помощь, самоконтроль...
Хухэ разливала кумыс по чашкам. Халтар говорил:
— Дисциплина, вторая профессия, твердый график, что ж, Эрдэнэ, по-твоему, несмышленый барашек? Любишь ты, Хухэ, размазывать... Да, а как у тебя, Эрдэнэ, со второй профессией?
— Учусь у слесарей-монтажников.
— В точку бьешь. Они наши спасители. Почаще ныряй в насосную...
Хухэ возмутилась:
— Ты донырялся, по самые уши в бензине, масле и еще в какой-то гадости, от которой несет дохлятиной... Учу его: ныряй чаще в бассейн. Не слушает...
— Хухэ, за столом-то! Постыдись... Кончаем, договорились. Завтра приходи, Эрдэнэ, на собрание.
Гость понял, пора уходить. А письмо
— Где же оно? Лежало тут. Все переворошил, перепутал...
Муж рылся в газетах.
— Вот письмо, то или нет?
— То. Начало читать не буду, наши женские мелочи, дальше такое же, вот о Гомбо слушай: «...Жить в Улан-Баторе, сама знаешь: театр, парк, цирк, кино. А магазины? Купила себе желтую плетеную сумочку. Деньги из нее будто ветром выдувает... И то хочется, и другое...» Опять не это... Подожди, сейчас найду. Ага, вот:
«С Гомбо увиделась в парке, встретил кисло, будто проглотил кость, и она застряла в горле, — стоит, молчит. Говорю, пойдем сегодня в театр. Не пошел. Увивается за дочерью директора комбината. Поглядела я на нее. Высокая, тощая, как верблюдица в бескормицу, глазищи большие, круглые, как у перепуганной козы. Одевается великолепно, даже завидно: атласный халат в чудных росписях, заграничные сапожки, на шее голубые дутые бусы. Художница цеха игрушки. Обходительная, ничего не скажешь, имя красивое — Эмма. Вновь как-то в магазине с Гомбо встретились, я пошутила (ты же знаешь мой язычок), говорю:
«Надо бы Эмму подкормить...» Он обиделся:
«А без твоих советов обойтись можно? Отец посылает ее на курорт...»
Жаль мне Гомбо...»
Хухэ отложила письмо, обратилась к Эрдэнэ:
— Не понимаю Цэцэг. Почему она жалеет Гомбо? Если человеку кто нравится, для него он красивый. Верно? Знаю я Цэцэг, любит колючки подбрасывать. Эту Эмму так разрисовала, верить не хочется. Не слепой же Гомбо: нравится, значит, уж не такая...
— Хватит! Куда суешься? — оборвал Хухэ муж, но она свое:
— Ты сбоку, не знаешь ни Гомбо, ни Цэцэг. Ну и помолчи... — Хухэ подошла к гостю. — Скажи, Эрдэнэ, у Гомбо с Цэцэг дружба?..
— Наверное, — уклонялся Эрдэнэ, зачем дуть на тлеющую головешку, вспыхнет огонь...
— Глупый. Она от меня не таится, говорила, что еще в школе нравился ей ты...
У мужа Хухэ взорвалось терпение:
— Прекрати! Не слушай ее болтовню, Эрдэнэ. Ты же знаешь: Золотая мышь всегда вонзает зубы в чужую тайну...
— Тайну? У нас с Цэцэг тайны нет. Сердца открытые. Понял?
— Наверное, ты и обо мне болтаешь? — наступал на Хухэ муж.
— Для тебя отбираю только золотые зернышки.
Эрдэнэ смеялся. Хухэ убирала со стола посуду. Муж попросил:
— Хухэ, налей-ка нам еще по чашечке кумыса, да пополнее...
Возвращался домой Эрдэнэ и в такт шагам нашептывал: «Эмма... Верблюдица в бескормицу... Большеглазая коза..» Бямбу часто говорит: «Кто бросает грязью в моего друга, грязнит и меня». «Цэцэг, ты злюка. Прицелилась в Эмму, попала в Гомбо...» Запнулся, выругался. Отыскал папиросы, блеснул огонек, закурил. Гобийская ночь нависла над землей стеганым одеялом, усыпанным звездами, они мигают низко-низко. «Вот та, всех ярче, — Цэцэг, а вот та, желтая, сердится, — мой родной жирный тарбаган... Надо ему написать письмо. Поздравить, ведь он уже начальник».