Ораторское искусство в древнем Риме
Шрифт:
К одному из видов annominatio автор относит и такую фигуру, когда одно и то же слово или личное имя повторяется в серии предложений в разных падежах или когда разные имена в разных падежах идут одно за другим в серии предложений. В качестве иллюстрации такой annominatio приводится пример, толкуемый обычно как свидетельство демократических симпатий автора (IV, 31): «Тиберию Гракху, когда он стоял у кормила республики, безвременная насильственная смерть помешала и дальше оставаться на этом посту. Гаю Гракху выпала та же судьба, которая внезапно вырвала из объятий государства любимейшего героя и патриота. Сатурнин, жертва доверия бесчестному человеку, был лишен жизни с предательским вероломством. Твоей кровью, Друз, обагрены стены твоего дома и лик твоей матери. У Сульпиция, которому незадолго до этого они во всем уступали, отняли не только жизнь, но и возможность погребенья».
Упомянутые
Любопытное замечание делает автор относительно употребления сентенций, содержащих, так сказать, житейскую мудрость в афористической форме. Он делит их на два типа — длинные и короткие и советует пользоваться ими с осторожностью, чтобы не выглядеть назойливо назидательным учителем жизни (IV, 25). Очень выразительной фигурой, рекомендуемой для употребления в серьезных обстоятельствах, автор считает subjectio (???????) — своеобразный разговор, который оратор ведет вслух с самим собой или со своим воображаемым собеседником, врагом или другом (IV, 33); хорошо способствует усилению мысли также такая фигура, как gradatio (??????) (IV, 34). Например: «Я не задумал бы это, не посоветовавшись; и не посоветовал бы без того, чтобы однажды не предпринять это самому; и не предпринял бы без надежды на завершение и на одобрение по завершении».
Или: «Превосходство свое Африканец добыл рвением, славу — превосходством, а соперников — славою». К слову сказать, в последнем примере Сципион, этот ненавистник Гракхов, охарактеризован очень лестно. Поистине, из примеров нелегко разгадать политические симпатии автора. Во всяком случае, он не выставляет их напоказ, а скорее старается завуалировать, чередуя примеры с разной политической ориентацией.
Большое впечатление на слушателей, по мнению автора «Риторики», производит фигура conduplicatio, родственная repetitio, которая заключается в повторении слова предыдущей фразы в следующей фразе с целью подчеркнуть его значение или вообще в повторении слова в фразе (IV, 38). В одном из примеров conduplicatio Гай Гракх порицается как нарушитель спокойствия: «Ты готовишь мятеж, Гракх, мятеж и междоусобицу!» Еще один выразительный пример conduplicatio: «Неужели тебя не трогает, когда твоя мать обнимает твои колени, неужели тебя это не трогает?»
Начиная с параграфа 42, автор особо выделяет и объединяет in uno genere десять фигур, которые также, по его мнению, относятся к exornationes verborum. Это nominatio, pronominatio (IV, 42) и различные виды метонимии (IV, 43), перифраз (IV, 43), transgressio verborum (?????????) — инверсия (IV, 44), superlatio — гипербола (IV, 44), intellectio — синекдоха (IV, 44–45), abusio (??????????) — катахреза — употребление слова в несобственном смысле (IV, 45), translatio — метафора (IV, 45) и permutatio (?????????) — аллегория (IV, 46) в трех видах — в форме сравнения (similitudo), аргумента (argumentum) и контраста (contrario). Все фигуры иллюстрированы примерами, многие из которых (это относится ко всему трактату) отражают различные моменты пунических войн. Поэтому не случайно в них довольно часто фигурирует Сципион.
Иллюстрирует translatio (метафору) пример, прославляющий оптиматов (IV, 45): «Однажды доблесть оптиматов вновь возродит силы республики, подточенные пороками злонамеренных людей».
Латинская терминология, которую единственно использует автор «Риторики», не всегда полностью соответствует подразумеваемой соответствующей греческой, так как она тогда, по-видимому, еще не установилась в латинской риторике, и автор идет не вполне проторенным путем.
Но уже одна эта попытка полностью обойтись без греческой терминологии знаменательна и говорит о многом — она лишний раз подтверждает наличие среди римских риторов движения за латинизацию ораторского образования.
С 47-го параграфа начинается перечисление фигур, которые автор относит к фигурам мысли — exornationes sententiarum. Их несколько меньше, чем фигур речи, и нельзя сказать, чтобы они четко отличались от фигур речи, недаром риторы и стилисты в течение многих веков не могли уточнить их классификацию. Из этих украшений сильное впечатление на слушателей должна, по мнению автора, производить фигура, которую он называет descriptio — описание последствий действия (IV, 51). Как очень выразительную, рассматривает автор и фигуру conformatio (????????????) — олицетворение,
В большом ходу в латинских риторических школах была такая фигура, как similitudo — уподобление, единообразие, аналогия. Ее обычно объединяли с примером — exemplum. Автор дает им подробные разъяснения. В 67-м параграфе речь идет о significatio — подчеркивании, логическом ударении, которое оратор может сделать несколькими способами: посредством преувеличения (per exuperationem), двусмысленности (per ambiguum), определенной последовательности (per consequentium), путем прерывания рассказа на важном месте (per abscisionem). Вот образец significatio per abscisionem: «Не рассчитывай слишком на поддержку народа, Сатурнин: неотомщенными остались Гракхи» (IV, 67).
Последняя из фигур мысли, упомянутая автором, — это demonstratio — пример, воссозданный в живом словесном выражении, как мы бы сказали, наглядный пример. Его иллюстрирует рассказ о гибели Тиберия Гракха (IV, 68): «Как только Гракх заметил, что народ колеблется, боясь, как бы он сам под влиянием решения сената не отказался от своих проектов, он приказал созвать народное собрание. Тем временем убийца, полный преступных замыслов, выбежал из храма Юпитера: весь в поту, с горящими глазами, всклокоченными волосами, в тоге навыворот он заспешил на сходку. К нему присоединились его сподвижники. В тот момент, когда глашатай требовал внимания к Гракху, убийца наступил башмаком на скамью позади него, отломил от нее ножку и другим приказал сделать то же самое. Когда Гракх начал молитву к богам, они внезапно сразу со всех сторон подступили к нему, и человек из толпы вскричал: «Беги, Тиберий, беги! Неужели ты ничего не видишь? Оглянись!» Здесь изменчивая толпа, охваченная внезапным ужасом, обратилась в бегство. Этот же негодяй, уста которого сочились преступлением, а нечестивая грудь дышала яростью, замахнулся и с того места, где стоял, ударил растерявшегося, но не отступившего Гракха в висок. Гракх упал молча, ни единым стоном не повредив своему достоинству. Убийца же, запятнанный кровью храбрейшего из граждан, оглянулся вокруг так, как будто он совершил прекраснейший поступок и весело протянув свою преступную руку поздравлявшим его, направился к храму Юпитера».
Пример, завершающий книгу, полон сочувствия к Тиберию Гракху. Его убийца Сципион Назика рисуется весьма непривлекательно. Трактат, несмотря на бытующее в работах некоторых исследователей снисходительное к нему отношение как к школьным запискам старательного, но отнюдь не гениального и не слишком грамотного ученика (такой оттенок отношения к автору трактата чувствуется, например, в предисловии к изданию Ф. Маркса 1923 г.), на самом деле представляет собой, несомненно, большой интерес и имеет неоценимое значение для истории римской риторики и римский литературы. Он отражает состояние изучения риторики в республиканском Риме до Цицерона. Язык, которым он написан (считается, что он несколько архаичен), разработка проблем стиля (хотя, по замыслу автора, она была нацелена на интересы оратора) выразительно показывают нам, каких теоретических и практических высот достигла римская риторика и римская литература до Цицерона. Поскольку другие произведения подобного рода от доцицероновского времени до нас не дошли, мы можем только быть благодарны истории, сохранившей нам произведение неизвестного автора, обобщившего и осмыслившего в своей работе весь тот богатый опыт, который усвоили до него римская риторика и римская литература. Без этого опыта и его осмысления не было бы Цицерона.
Глава третья
Риторическая теория и ораторская практика
Все лучшее из того, что римское ораторское искусство заимствовало у греков и чего оно достигло в своем развитии на римской почве, воплотил в себе Марк Туллий Цицерон, стяжавший славу великого оратора и блестящего теоретика ораторского искусства. Цицерон (106–43 гг. до н. э.), всадник по происхождению, «homo novus», выдающиеся ораторские способности которого открыли ему путь ко всем высшим государственным должностям, провел на форуме почти сорок лет. Первую свою речь «В защиту Публия Квинкция» он произнес в 81 г., когда ему было 25 лет, последнюю, 14 филиппику — в 43 г., в год своей смерти.