Орда II
Шрифт:
Ощущение какое-то странное, будто он такой молодой да здоровый весь, сидит в каком-то чужом да дряхлом теле в скорлупу запечатанный. Вот чует, что он – это «он», а тело не «он». Голову повернуть не может, а глаза из стороны в сторону в щёлках бегают. Стал в полумрак вглядываться да пришёл к пониманию, что в каком-то ветхом жилище находится. Ему поначалу показалось даже что оно нечеловеческое. Все стены, потолок да всё докуда взгляд дотягивался увешано было пучками разных трав с вениками, букетами цветов давно завядших да высохших…
Тут промелькнуло пятно светлое, тенью размазанной. Кайсай не смог поначалу
Подобное видение с одной стороны его озадачило, но с другой, вроде как-то даже к жизни подвинуло. По крайней мере, по телу дрожь пробежала сладостная, и он почувствовал руки собственные, шевеля потихоньку пальцами. Молодуха голая опять прошла мимо лишь на этот раз передом, вот тут-то он почти смог различить черты лица красавицы.
Она действительно была молодая и впрямь симпатичная, но разглядеть особо лик хозяйки не удалось и на этот раз, так как почти сразу зацепился взглядом за груди прелестные. С первого взгляда мутного оценил он красоту этих выпуклостей. Ни маленькие, ни большие, как раз то, что Кайсаю нравилось. Стояли шарами упругими, не обвисая ни капли под своей тяжестью. Светлые ореолы, соски призывно топорщились, только ещё больше украшая своей не броскостью да соразмерностью общую картину совершенства создания.
Залюбовавшись ими, он и не успел разглядеть лицо как следует, поэтому сначала воспринял лишь общие контуры, но даже по ним понял, что не чё так бабёнка, ладная. Вот лишь как только взгляд отцепился от прелестей, рыжий до оторопи замер в ступоре, узрев на её точенном теле разноцветные колдовские росписи, сплетённые в хитрые загогулины. Это зрелище живописи невиданной заставило от испуга зажмуриться, а сердце в раз взбесившееся попыталось из груди выброситься.
Наслышан он был с полна от наставника про этих «меченых» ведьм – колдовское отродье мира бабьего да от осознания того, к кому в гости попал, в раз расхотелось оживать, рисуя мрачные для себя последствия. Лучше сдохнуть ни понять от чего, чем стать вот у такой игрушкой для издевательства.
Некоторое время спустя он всё же заставил себя успокоиться, решив, коль хотела б что сделать с ним, то давно бы сделала, и продолжая полудохлым прикидываться вновь приоткрыл глаза-щёлочки, наблюдая за хождением туда-сюда голой красавицы. Кайсай даже не задался вопросом естественным, почему эта дева перед всем честным народом голая разгуливает, будто так и надобно. А он как подросток глубоко озабоченный занимался тем, что тайком подглядывал за развратной ведьмой в щёлки глаз собственных, оставаясь, как ему казалось для неё не замеченным.
Вторая часть его тела, что осознал он опосля пальцев собственных, стало его мужское достоинство, что в отличие от рук проявило себя сразу да в полную силушку.
Заходя на свой очередной круг обхода странного, ведьма вдруг резко встала да пристально посмотрела на ту его часть тела предательского, что так нежданно-негаданно ожил у полу покойника.
Сначала ведьма пристально рассматривала оживший отросток, даже чуть наклонилась, приглядываясь, а потом взяла да пожулькала его ручкой своей нежною, как бы проверяя, а не грезится ли ей это видение. Лишь убедившись, что это чудо всамделишное, перевела взгляд на лицо страдальца от стыда горевшего, да узрев щёлки глаз прищуренные вполне мило улыбнулась молодцу.
– Ни как очухался? – спросила дева журчащим голосом, да отпустила отросток уж с ума сходивший от её прикосновения, и погладив его по щеке добавила ласково, – красавчик. Погодь, пить подам…
Прошёл всего день, а он уже смог сесть самостоятельно. Правда, встать пока не удалось. Ноги не слушались. Странно, но при больной спине ведьма его лечащая, заставляла рыжего лежать именно на позвоночнике, не позволяя даже переворачиваться, притом лежак был такой жёсткий будто каменный. За это время он себе уж всё отлежал, что возможно было.
Кайсай к этому времени знал где он находится. Знал и то, что случилось с ним. И кто есть хозяйка, что по-прежнему голышом бегала.
А произошло следующее. Опосля того как он Шушпана вырубил да наклонился над бездыханным телом противника, подлый Морша почитай в упор всадил в спину стрелу с наконечником, как раз под задравшуюся при наклоне бронь кожаную.
Притом чуть ли не по самый хвостовик вогнал. Кайсаю дико повезло каким-то чудным провидением, что та лишь вскользь по рёбрам вдоль хребта прошла. Кулик, захваченный потасовкой, не заметил вовремя, что Морша уже давно наготове лук держал да целился, вот только рыжий крутился стремительно, и он никак не мог поймать момент для выстрела.
А вот после того, как тот ублюдок выстрелил, Кулик в неописуемую ярость впал, себя ни помня от бешенства. Рассказал он всё это в красках да руками размахивая, что сам от себя не ожидал подобного. Помнил только, что кричал: «Нечестно так!» да вместо того, чтобы меч с пояса выдернуть, выхватил из-за спины топор плотницкий да ткнув коня пятками, в два прыжка подскочил к предателю.
Тот от неожиданности видать, да и с перепуга ошалелого закрыл голову крест-накрест, руки вытянув, а Кулик так и рубанул по тому «кресту» топором со всего маха да плеча широкого. И лук разрубил и обе руки окультяпил будто ветки дерева.
Как в дурмане был, рассказывал белобрысый заступник правосудия. Помнил о произошедшем плохо, отрывочно. Только когда с коня соскочил да к Кайсаю кинулся, объявился какой-то старичок-недомерок рядышком. Мелкий такой, как не настоящий, игрушечный, но тогда Кулик не придал этому значения. Старичок ругался матерно да так загибочно, что Кулик с трудом понимал, что это могло значить по-народному.
Кричал, верещал создавая панику, то и дело на Кулика покрикивая чтоб быстрей тащил убитого, каким он Кайсая посчитал видимо. «Тащи в лес!» – орёт да матом Кулика обкладывает, то и дело тыкая ручонкой куда-то в сторону. Ну, Кулик и потащил за шиворот волоком в лес куда этот «недодед» указывал.