Орехов
Шрифт:
Дина с интересом оборачивается:
– Это почему же удачно?
– Она позабыла про верхушку дуба и даже жевать перестала.
– Получилась бы безответная у тебя любовь.
– Это почему же безответная? Скажите пожалуйста: безответная! Ты просто меня, должно быть, не разглядел как следует.
– Ты меня не разглядела.
– Разглядела, не волнуйся. Да ты и не очень старый. Только душевной лирики в тебе ни хрена нету. Ага, замолчал! Гордиться-то нечем. Надолба!
– Что, что, что?
– Ну пень. Железный!.. Э-э, да не притворяйся,
– Тьфу! Тебе-то откуда известно?
– Кто чем интересуется, узнает... Ой, цирк!.. Ты не слыхал, что бабка-то сказанула?
– вдруг расхохотавшись, Дина чуть не падает со смеху, хватается за ручку двери.
– Ну забыл? С девчонкой, которую мы на дороге подобрали, палочкой грозилась! Мокрая, как леший, на сиденье плюхнулась, удобно, размякла и давай поучать: "Ентая машина...
– это она про наш автобус, понимаешь?
– у меня примеченная. Морда широкая, добрая, всегда остановится, подхватит!.. А вот та, что с желтой мордой тут ходит, сволочь, махай не махай, прокатит мимо, еще всю лужу на тебя выплеснет!.." Слыхал такое? А я ведь тоже на тебя бесилась раньше, что ты рейс задерживаешь!
– Очень интересно, - отмахивается Орехов.
– Однако ты смотри, наши пациенты уже собираются, две с половиной минуты в твоем распоряжении, ты бы сбегала куда надо, пока не поздно!
– Культурный кавалер даже подозревать не должен в разговоре о таких вопросах!
– Чуть не подавившись яблоком, Дина возмущенно швырнула в Орехова огрызком и, прыгая через лужи, легко побежала куда-то за угол забора...
Поздней осенью, когда в парке получили наконец четыре новых автобуса, начальник по прозвищу Дикозавра пригласил к себе только что вернувшегося из рейса Орехова.
– Садись, присаживайся, товарищ Орехов.
Орехов присел. Дикозавра нехорош был до изумления - лицо глубоко изрытое и оспой, и грубыми природными морщинами, и голос сиплый, под стать красоте, и все вместо это почему-то вызывало к нему расположение. И правда, людей он не жевал, как определил Алеша, человек был доброжелательный, только немножко угрюмый, пожалуй, но и это ему как-то прощали за внешность - такому простительно, веселиться-то не с чего.
– Я все понимаю, товарищ Орехов. Осень, дорожное покрытие на бутенковской линии находится в плачевном состоянии. Верно? Тяжело. Верно?
– Там и покрытия-то не осталось. Какое там покрытие?
– сказал Орехов равнодушно.
– Да. И машина третьей молодости. Верно? Мне бы тебя на новый автобус посадить. Правильно?
– Правильно.
– Ну а как мне новенький комфортабельный автобус поставить на деревенскую линию? Меня в городе съедят.
– Ну так к чему разговор?
– спросил Орехов.
– Пойдешь, товарищ Орехов, на городскую линию? Твое право.
Орехов помолчал и встал:
– Нет, я уж там привык, на той линии.
– Ну верно. Так что не обижайся. Ладно?
– Не обижаюсь, - сказал Орехов и поскорее вышел во двор гаража, чтоб успеть поймать Алешу, у которого
Сторонясь подъезжающих на заправку машин, он прошел к мойке, заглянул в диспетчерскую, в мастерские - Алеши не было. И тогда, досадуя и беспокоясь, что из-за разговора с Дикозаврой мог его упустить, Орехов пошел и стал у проходной: тут уж не упустишь.
Скоро показался и Алеша, он бодро шагал в тесной компании к какой-то светлой, радостной цели, это уж сразу видно было, но, увидев Орехова, отделился от всех и сам подошел и стал рядом, опершись о железные поручни загородки.
Просить Орехову было тягостно тем более, что это было не в первый раз и он знал, что дать ему Алеша может только из своих святых, зажатых, отжуленных от жены, денег, предназначенных на удовольствия жизни в виде пива и прочего.
То, что Алеша не попытался проскользнуть, отвертевшись от разговора, было хорошим признаком, но видно было, что он чем-то озабочен, даже вроде сам хочет что-то сказать. От другого можно было ожидать такого: "Знаешь, я только что одолжил такому-то, остался без гроша!" - но Алеша был не из таких. Он сам хотел что-то сказать, но стеснительно молчал.
– Я тебя хотел попросить, - выдавил из себя Орехов.
– Так получилось. Мне бы до следующей получки, и я тебе все разом отдам. И даже поставлю премию в прохладной беседке. Я знаю, у тебя не густо. Но мне сегодня надо. Ты уж поверь. Очень надо.
Алеша мялся, томился, все собирался что-то выжать из себя и вдруг сказал:
– Да пожалуйста, я-то со своей стороны... Отчего же?.. Только тебе-то, пожалуй... Может, тебе ни к чему...
– Что?
– сказал Орехов в полном изумлении.
– Ты что говоришь?
– Ты с Динкой не разговаривал?
– Чего мне с ней?.. Мы целый день с ней ездили вместе.
– Ты подойди поговори.
– Я тебе не про Динку, я у тебя прошу, потому что...
– Подойди к ней, вот она, поговори. Иди, я подожду... Идите, все идите, я догоню!
– крикнул он нетерпеливо мявшейся в воротах компании электриков и механиков из мастерских.
Дина понуро шла через широкий, как площадь, двор гаража, обходя стоящие в ряд машины. Орехов шагнул к ней навстречу, оглянулся на Алешу, тот стоял и смотрел на него и на Дину и чего-то ждал.
– Алеша тебе сказал?
– спросила Дина, вглядываясь в глаза Орехову. Нет, я вижу, ну ладно, ты, Алеша, иди, иди... Орехов, пойдем выйдем отсюда на улицу.
Она взяла было его под руку и тотчас отпустила.
Они прошли через проходную и вышли за ворота на длинную, кривую, как дуга, улицу с казенными заборами по обе стороны. Дина сказала:
– Девочка твоя умерла, Орехов.
– Его точно током ударило, он так резко повернулся к ней, что нечаянно толкнул в плечо. Дина плаксиво и жалобно вздохнула.
– Я и то весь день мучаюсь, молчу, боюсь тебе среди рейса сказать... Жалко ведь девочку, Орехов, милый, а?