Орел и Ворон
Шрифт:
Видно, что как-то не по себе стало и московиту. Но тут последний вынул из походной сумы увесистую краюху свежего ржаного хлеба с еще хрустящей корочкой и, оторвав приличный кус зубами, начал смачно так, аппетитно жевать! Не знаю, начал ли стрелец есть, чтобы отогнать накативший страх или нет, но когда к его хлебу добавился сочный такой шмат копченого сала и зеленый лук, мистический страх отпустил и мое сердце, заставив задуматься о вещах более насущных…
– Эй, Тимофей! А может, пора бы нам и на ночевку остановиться? Посмотри
Сотник оглянулся по сторонам, обдумывая мое предложение, после чего отрицательно мотнул головой.
Сердце в моей груди так и замерло…
– Нет, рейтар, солнце еще достаточно высоко. В лесу всегда темнее, чем в поле, но света пока достаточно, чтобы мы могли продолжить свой путь, – хотя бы пока не найдем удобной стоянки. У тебя что из припасов?
Я пожал плечами:
– Сухари, солонина… Немного вина.
Орел понятливо усмехнулся.
– Сухари побереги, покуда у меня свежий хлебец есть, а солонину мы в кашу бросим. Ты вот лучше угостись салицем, копченым на вишне, горбушечкой хрустящей да лучком – глядишь, и на душе спокойнее станет!
Я разом приободрился и, с легким поклоном приняв угощение московита, принялся бодро жевать, продолжив дорогу.
Незамысловатая снедь стрельца пришлась мне по душе – куда уж до нее опостылевшей солонине с сухарями! А Тимофей, дожевав свою порцию, весело подмигнул мне:
– Вкусно?
– От Валенсии до Новгорода ничего вкуснее не ел!
– А Валенсия – это в гишпанской стороне?
Я удивленно вскинул бровь:
– Да! Откуда знаешь?
Стрелец самодовольно повел плечами:
– Да был тут у нас наемный гишпанец, пушкарских дел мастер. Из этой самой Валенсии родом. Сухарь сухарем, но с парными клинками такие коленца выплясывал – закачаешься! Против трех противников мог выйти со шпагой и дагой!
Упоминание о мастере парных клинков вызвало у меня неприятные воспоминания и напомнило, как я ненавижу дуэли – рубку!
Вообще, я какой-то неправильный германец. Я терпеть не могу капусту (особенно тушеную!), не пью пиво… А предпочитаю сыры и красное вино, особенно в компании моей Виктории… Рука сама нашла кусочек алой материи, спрятанный за пазуху. Я коснулся его губами.
– Жена? – Стрелец с полуулыбкой посмотрел мне в глаза.
После некоторого промедления я нехотя ответил:
– Почти.
– Красивая?!
– Самая прекрасная из всех женщин на земле… Глаза цвета шоколада из Нового Света, губы – словно бургундское вино. Такие же терпкие и сладкие на вкус… Руки мягкие, как перья лебединые. А уж стан…
Я словно наяву увидел свою Викторию, а сотник только головой покачал:
– Лепо глаголешь, немец. Видать, любишь жену свою… Молодец.
– Почти жену!
Ответить мне Тимофей не успел – впереди послышался громкий хруст веток: кто-то явно выходит к дороге.
Я без промедления выхватил оба заранее
– Стреляй сразу!
Я молча кивнул соратнику, вскинув пистоли…
Но мгновение спустя, когда из леса показался первый силуэт вышедшего на дорогу человека, я опустил оружие, зацепившись взглядом за светлые одежды и открытое старческое лицо с седой бородой.
– Сынки, не стреляйте!
От отчаянного вскрика старика у меня аж стиснуло сердце. Замер и сотник, держа в руках лук и извлеченную из седельной сумки тетиву.
– Чего тебе, отец? И что ты в этой чаще забыл?
Голос Орла, однако, весьма строг.
– Да от лисовчиков бежим мы, сынки!
Да-а-а, слава об убийцах, грабителях и насильниках из числа ляхов, черкасов и прочих воров, вошедших в отряд литовского шляхтича Александра Лисовского, гуляет уже по всей Московии… Эти выродки отличаются особой, крайней жестокостью и убивают всех без разбора на своем пути, если совершают стремительный марш. Двигаясь без обозов и артиллерии, живя награбленным, лисовчики умудряются внезапно атаковать московитов, никак не ожидающих появления врага…
Между тем старик продолжил:
– Я вот как услышал нашу речь на дороге, так и понял – то добрые люди путь держат. Вот и решил…
Тут незнакомец наконец-то разглядел меня и мой шляхетский наряд, да так и замер:
– Лях?!
Я мягко улыбнулся, после чего покачал головой:
– Да нет, отец. Немец я.
Старик облегченно выдохнул и перекрестился:
– Иноземец, а говорит по-нашему так, что не отличить! Чудны дела твои, Господи!
После недолгой паузы он продолжил:
– Бежим мы от иродов поганых, бежим! А то ведь тати клятые женщин насильничают, детишек рубят, не щадят, покуда мужья и отцы воюют! Да и сами про безобразия их небось слышали…
Мое сердце невольно забилось чаще, разгоняя по жилам кровь. Незнакомец прав – о «проказах» воров, а особенно лисовчиков, я действительно наслышан. Да и у сотника вон, заходили желваки на скулах, он ведь явно побольше моего знает. И ведь это его народ страдает. Народ, который он, как воин, обязался защищать…
Немного помолчав, Тимофей тихо ответил:
– Слышали, отец, как тут не слышать… Но ты все говоришь «мы» да «мы», а кто «мы»-то? Пусть уж покажутся на дороге твои спутники, драться мы не будем, баб тоже не обидим, обещаю. И хоть припаса у нас немного, но поделимся, чем сможем.
Дед согласно кивнул, почти в пояс, после чего взмахнул рукой и громко воскликнул:
– Выходите, не бойтесь!
Вновь затрещали ветки, за деревьями показались новые фигурки. Надеясь никого не напугать, я спрятал пистоли и потянулся за сухарями и солониной, краем глаза заметив, что и стрелец запустил руки в седельную сумку, откуда совсем недавно уже доставал хлеб и сало с луком.