Орел и Ворон
Шрифт:
– А ну, пошли прочь! Вот я вас! – замахнулся на сгорбившихся путников безусый юноша.
– Угомонись, Степка, остынь, – казацкий сотник выдохнул в густую русую бороду.
– Да я-то что, Василий Петрович? Сами под ноги кобыле бросаются, – развел руками десятник.
Шагающие действительно перекрыли дорогу и только после внушения отошли. Василий Ушак ничего не ответил: чем ближе они приближались к городу, тем сильнее его охватывало непонятное смятение. Правильно ли он поступил, разделив отряд, что Прокопий Петрович к князю Михаилу послал? Но уж больно добычу взяли странную. Сотник воеводу уважал, пусть за глаза его многие и называли худородным. Многое они вместе прошли и пережили. Со времен царя Бориски Василий находился при воеводе. Видел, как Прокопий зубами скрежещет, ждет возможности
Сотник вытер пот со лба. Их разделенный отряд въезжал в одну из слобод, выплеснувшихся за городские стены. Избы стояли одна к одной, редко когда у такого жилья виднелся небольшой участок. Зимой жилье топилось по-черному, так что труб на крышах не было. Люди здесь жили по большей части мастеровые, и каждый занимался своим делом. А за домами виднелась небольшая, но красивая срубная церковка, а за ней еще.
– Как думаешь, Василь Петрович, воевода нас не заругает? – поравнялся с ним десятник.
– Тебе-то какая с того беда, Степка? – нахмурился сотник. – Ругать, если что, он меня будет, вы мой приказ исполняли. И до сих пор считаю, что верно мы поступили.
В голову полезли темные мысли, и Ушак снова погрузился в прошлое. Кинул клич воевода Ляпунов, и к войску присоединились служилые люди из других южных городов, чтобы царевичу помочь. А спустя время под Кромами Прокопий Петрович своим примером доказал, что в царя нового верит и служить ему будет честно. Ну и сотник его примеру последовал. А как не последовать, ежели служба ратная? Но недолго царствовал Дмитрий Иванович. Не понял народ православный его обычаев странных. Недовольство зрело. Прокатились по городам и весям слухи, что царь самозваный в Кремле сидит. Посты церковные не блюдет, нарушает предков обычаи в одежде и жизни своей. Иностранцев дюже привечает, так, что аж на полячке-католичке жениться собирается и войной на Турцию и Швецию пойти решил. Раздражало народ то, что царь прямо насмехался над московскими обычаями, одевался в иноземное платье и будто нарочно дразнил бояр, приказывая подавать к столу телятину, которую наш народ не ест. Но больше всего недовольны бояре были, что царь Дмитрий новых людей при себе возвысил, несмотря на слабую знатность. Во главе недовольных, конечно же, встал Васька Шуйский со товарищи: Голицыным, Куракиным и особами духовного звания из Казани да Коломны. Даже убийство царя задумали, но не вышло ничего: поймали татей неизвестных, да толпа городская их сама и разорвала. Народ царя поддерживал, да и любил, вестимо.
– Василь Петрович, как через город пойдем? Через Ямскую слободу и гору Скоморошью или через острог? – поравнялся с сотником его подчиненный.
– Через острог пойдем, нечего нам круги кружить, нужно быстрее воеводе доложиться.
Солнце и не думало прекращать жарить, и сотнику постоянно приходилось вытирать со лба и щек липкий пот. Не хочешь, а позавидуешь иноземцам с голыми лицами. За домами было видно дымящую кузню Алексия. Сотник поймал себя на мысли, что нужно обязательно заехать к нему по поводу новой сабли, но это только после встречи с Прокопием Петровичем. Мало ли как он отреагирует на самовольство сотника.
Отряд Ушака двигался между Архиерейской и Черной слободами. Разница была разительная. Владычная слобода, аккуратная и по-церковному чистая, находилась на небольшом возвышении над Черной, даже своим местом показывая свое положение. Часто между жителями возникали распри, даже между теми, кто в соседних дворах проживал, а все потому, что подати у слободских и горожан разные были. Черная Посадская государю платила, а Белая Архиерейская не в казну, а лично архиерею отчитывалась. Хорошо, что совсем недавно весь торг в
Горячий народ был и в Москве. После свадьбы царевича Дмитрия на полячке народ безмолвствовал, но после того как за ней явились ляхи, по дворам все больше начали распространяться слухи о неправильности царя. После свадьбы поляки в пьяном разгуле врывались в дома москвичей, пытались насиловать женщин, грабить прохожих. А панские гайдуки в пьяном помешательстве стреляли во все стороны из пистолей и кричали, что царь им не указ, ибо король польский и они сами посадили его на русский престол. Народ ждал.
А вот Васька Шуйский ждать не стал, а решил воспользоваться польским разгулом и народным недовольством. Он собрал верных ему людей – служилых, купцов и прочих – и вместе с ними составил план мести полякам, а заодно и царю. Заговорщики отметили дома, в которых жили польские гости, и решили ударить в набат и призвать народ русский под предлогом защиты царя к бунту. Ибо при всех волнениях большинство жителей Москвы души в царе не чаяло. Говорят, верные люди царю Дмитрию о том докладывали, но он только отмахнулся и продолжил праздновать, уверен был в своей силе. Шуйский тем временем уменьшил от имени царя охрану во дворце да лихих людей из острогов освободил и оружие выдал.
На рассвете прогремел набат на Ильинке. Ему вторили другие церкви, не зная, в чем дело. Шуйские, Голицын, Татищев въехали на Красную площадь со своими людьми при оружии. Васька смог убедить народ, что поляки после своего воровства теперь пытаются убить царя. Жители Москвы все как один поднялись на защиту Дмитрия Ивановича. Ненависть к иноземцам сделала свое дело: возбужденные москвичи кинулись бить и грабить поляков со страшной силой.
– Хорошо дома, – улыбнулся щербатым ртом Степка, щурясь от яркого солнца.
Дорога шла через острог прямо к кремлю. Кварталы здесь были больше, да и чище, чем за спиной отряда. Встречающиеся казачки ломали перед сотником шапки. Здесь жили в основном приказные люди, духовенство и стрельцы. А эти к порядку приучены. Сотник и сам поймал себя на мысли, что ему приятно возвращаться домой, и снова вернулся в глубину своей памяти. Перед глазами возникла белокаменная Москва.
Услышавший колокольный звон Дмитрий Иванович бросился из дворца, но ему сказали, что Москва уже в огне. Царевич бросился к молодой жене, чтобы вместе ехать на пожар, чтобы показать народу, что их царь с ними, но толпа уже билась с немецкими алебардистами. Все слуги, кроме Басманова, до последнего остававшегося преданным царю, разбежались. Как рассказывал потом Прокопий Петрович, царь, который не нашел своей сабли, вооружился алебардой и был готов до последнего биться за свою жизнь. В этот же момент был в сердце подло убит Басманов, который пытался образумить толпу. Дмитрий Иванович запер дверь, но толпа уже бросилась на нее и начала ее ломать и рубить. Царевич бросился бежать и попытался спуститься из окна, но упал прямо к стрельцам. Служилые люди были преданы царю, тем более что он сулил за свою защиту чины и богатства. Но люди Шуйского попросту пригрозили стрельцам тем, что убьют их семьи. Такой довод было не оспорить. Стрельцы потребовали доказательств того, что царь – самозванец. Был отправлен гонцом к царице Марфе Иван Голицин. Но, как говаривал Прокопий Петрович, этот человек не был у Марфы, а просто через какое-то время вернулся к стрельцам и сказал, что царица передает, что сын ее убит в Угличе. Стрельцы отступили. Судьба царевича была решена.
Сотник перекрестился. Такую смерть Дмитрий точно не заслужил. Тела убиенных вынесли к Красной площади. В течение первого дня они лежали в грязи посреди рынка. К утру второго дня принесли помост и положили на него тело теперь уже бывшего царевича Дмитрия.
На грудь ему положили маску, а в рот воткнули дудку, как скомороху. А под стол бросили изувеченный труп Басманова. Три дня длились надругательства москвичей над телом – его посыпали песком, мазали дегтем и нечистотами. Но не все участвовали в этом, многие жители столицы оплакивали царя. Зрело новое недовольство. Чтобы этого не допустить, на площадях читали грамоту о Гришке Отрепьеве, распустили слух, что маска на груди убитого – это идол, которому он поклонялся.