Орел в песках
Шрифт:
— Мне не хочется с тобой разговаривать. После того… — Мириам сглотнула, махнув в сторону обгорелого остова дома.
— Я понимаю, — мягко ответил Катон. — Префект поступил неправильно. Я пытался остановить его.
Мириам кивнула:
— Знаю, но это ничего не меняет.
— Что будет теперь с тобой? Куда ты пойдешь?
Мириам сморгнула слезы, блестевшие в уголках черных глаз, и неопределенно кивнула в сторону улицы, по которой пришла.
— Один из моих людей предложил комнату для меня и мальчика. Жители построят нам новый дом.
— Хорошо. —
Мириам поджала губы.
— Я просто так выразилась. Они относятся ко мне с почтением, как последователи моего сына. Как будто я и для них мать. — Мириам устало улыбнулась. — Они преувеличивают.
Катон улыбнулся в ответ.
— Так или иначе, ясно, что ты имеешь над ними какую-то власть. Как и над Симеоном и Баннусом, похоже.
Улыбка Мириам застыла, и взгляд стал подозрительным.
— Чего ты хочешь от меня, центурион?
— Поговорить. Понять, что тут происходит. Мне нужно узнать больше о твоих людях и о Баннусе, если мы хотим прекратить его попытки поднять восстание, — и спасти жизнь людям. Многим людям — и римлянам, и иудеям.
— Ты хочешь понять мой народ? — с горечью проговорила Мириам. — Тогда ты один из очень немногих римлян, кто когда-либо пытался понять нас.
— Я знаю. Я не могу просить прощения за все, что было сделано именем Рима. Я всего лишь младший офицер. Не в моих силах изменить политику империи. Я могу попытаться изменить хоть что-то. И только.
— Очень честно с твоей стороны, центурион.
— Если мы хотим исправлять отношения, для начала зови меня Катон.
Мириам посмотрела на него и улыбнулась.
— Ну что ж, Катон. Поговорим.
Она подобрала сундучок, взяла его под мышку, выпрямилась и кивнула центуриону.
— Идем со мной. Ты тоже, Юсеф.
Мириам повела Катона по тихим улицам за деревню к маленькому водоему, где собиралась дождевая вода, стекавшая по склонам вади зимой и весной. Сейчас водоем почти высох, и несколько коз щипали редкую траву, пробивавшуюся в трещины земли у края воды. Мириам и Катон сели в тени пальм, а Юсеф неторопливо подобрал камешки для пращи и начал метать их в валун неподалеку.
— У него острый глаз, — отметил Катон. — Он станет хорошим воином, когда вырастет.
— Юсеф не будет воином, — твердо ответила Мириам. — Он один из нас.
Катон взглянул на нее:
— И все-таки — один из кого? Мне говорили, что ты и твои люди — ессеи. Но, похоже, вы не совсем признаете их образ жизни.
— Ессеи! — Мириам рассмеялась. — Нет, мы другие. Радости жизни нужно принимать, а не отвергать. Некоторые из моих людей раньше были ессеями, но не захотели на всю оставшуюся жизнь отказаться от мирских радостей.
— По-моему, Хешаба не очень-то похожа на блаженный уголок.
— Возможно, — согласилась Мириам. — Но тут наш дом, и мы вольны жить так, как хотим. Я всегда мечтала об этом. После казни моего сына я отвернулась от Иудеи. Мне надоело смотреть, как секты натравливают людей друг на друга. И хуже всего —
— Ты ведь, кажется, говорила, что его распяли?
— Да.
— Но только прокуратор имеет на это право.
— Прокуратор был слабый человек. Священники пригрозили поднять мятеж против власти Рима, если моего сына не казнят. Они заключили сделку, и моего мальчика убили. Ближайших последователей выследили, движение развалилось. Некоторые вожди хотели отомстить за Иегошуа. Они ушли в горы и с тех пор нападают на имения богачей, атакуют римские патрули. Во имя Иегошуа. Их вожаком стал Баннус. Он был последователем моего сына и заявляет, что выполняет его волю.
— Вот откуда ты его знаешь.
Мириам кивнула.
— Даже в те дни Баннус был пылким, восторженным романтиком. Иегошуа часто шутил, что Баннус — живой дух движения. Иногда мне казалось, что они похожи, как братья. Баннус всегда смотрел на моего сына с почтением и тяжело воспринял его смерть. Он стал очень суров к тем из нас, кто еще верил в мирный путь реформ. А потом он убил сборщика налогов и ударился в бега. В горах много таких, как он, и к нему постепенно стянулись люди. Наверное, он научился у моего сына говорить. Какое-то время он часто навещал меня, пытаясь убедить в своей правоте. Если бы мать зачинателя движения встала на сторону Баннуса, он наверняка мог бы рассчитывать на более широкую поддержку. Я отказалась, и теперь он относится ко мне без той приязни, которую прежде выказывал. Впрочем, он и сам по себе добился серьезной поддержки, как вы, римляне, знаете.
— Это так, — кивнул Катон. — Но пока бандиты прячутся в горах, мы с ними можем справиться. Есть еще кое-что: я слышал то, что он сказал о какой-то внешней помощи.
— Что? Когда?
— В тот день, когда мы с Симеоном прятались под твоим домом. Я слышал, как ты говорила на улице с Баннусом. Он сказал, что ждет помощи от каких-то друзей.
— Да, вспомнила. Похоже, это его очень радует. Я не поняла, о ком он говорит.
Катон уставился на землю между сапогами, потом ответил:
— Вооружив Баннуса, больше всех выиграют парфяне. Вот чего я боюсь.
— Парфяне? — Мириам взглянула на Катона. — С чего бы Баннусу обращаться к ним за помощью? Они для нас гораздо опаснее, чем Рим.
— Я думаю, ты права, — ответил Катон. — Но, похоже, Баннус ненавидит нас больше, чем кого бы то ни было. По-моему, он придерживается идеи «враг моего врага — мой друг». Он не первый такой в истории. А если так, то вполне может статься, что он поднимет в этих землях восстание, подавлять которое придется всей мощью Рима.