Ория (сборник)
Шрифт:
Згур часто видел отца во сне — именно такого, хотя и знал, что во время Великой Войны воины Велги носили простые серые плащи, кольчуги и шлемы имел далеко не каждый, а уж франкский меч — в лучшем случае один на сотню. Но отца запомнили именно так: Месник, Мститель за Край, не мог драться простым клевцом и ходить в дырявой рубахе. В песнях и старинах одежда и оружие перечислялись особенно тщательно, словно сказители пытались восполнить то, чего так не хватало повстанцам.Отец был молод, но глаза смотрели сурово и неулыбчиво. Светлые пряди выбивались из-под
— Я отомщу за тебя, отец!
Взгляд молодого воина в багряном плаще не изменился. Легко дрогнули бледные губы.
— Кому, Згур? Сполотам? Дети не виновны в грехах отцов.
Они говорили об этом не в первый раз, и Згур заспешил:
— Нет! Сполоты — не враги. Дядя Барсак говорит… Лицо отца искривилось усмешкой.
— Барсак? Он не простил. Он, и другие, кто выжил. Учти, они будут мстить дальше — твоими руками. Война кончилась, Згур, и на могилах давно уже растет трава. Помни — когда идет война и Край в опасности, допустимо все. Но сейчас мир…
Згуру стало не по себе — такого от отца он никогда не слышал.
— Но… Если Краю нужно? Ведь ты сам после Коростеня мог не идти в бой. Ты был тяжело ранен. Но ты вызвался добровольцем…
— Да. Ради Края. — Глаза сверкнули живым огнем. — Ради Края и твоей матери, Згур. Я очень любил ее…
Горло свело болью. Згур вспомнил, как плакала мать — ночами, думая, что он не слышит. Наверно, так плакали все вдовы Бусела и, конечно, не только Бусела.
— Я буду мстить не сполотам, отец. Я дрался плечом к плечу с кметами Кея Велегоста на Четырех Полях. Но ты погиб не на войне, я знаю. Тебя убили позже…
Про это мало кто ведал, да и сам Згур догадался далеко не сразу. Он, сын Месника, родился через два года после того, как Велга и Кей Войчемир договорились о мире. Через два года! А потом он узнал, что отец приезжал в Бусел уже после войны. Приезжал вместе с матерью, помог обустроить дом и уехал — навсегда.
— Теперь я знаю, что ты делал для Края, отец. И знаю, кто убил тебя!
— Знаешь? — В словах был лед, и Згур немного растерялся.
— Я… Я догадываюсь. Пока. Но узнаю, клянусь тебе узнаю и отомщу. Ему — и его родне. Всем!
— Всем, кто выше тележной чеки, — негромко проговорил отец, и Згуру вновь стало не по себе. Почему ему снится этот сон? Неужели отец, Мститель за Край, мог бы сказать такое? Нет, он не щадил предателей и никогда не запретил бы сыну…
— Я пришел не за этим, Згур, — голос отца стал совсем тихим, словно он был уже не здесь, а в далеком полуденном Ирии. — Я уже не в силах ничего запретить тебе — я далеко, а ты уже совсем взрослый. Но я должен предупредить…
Он замолчал, и тут Згуру привиделось, что лицо отца начало на глазах стареть. Морщины рассекли лоб, уголки губ опустились, седина плеснула в волосы.
— Я не мстил, Згур. Я делал лишь то, что нужно Краю. Но ты… Поступай, как знаешь.
— Отец!
Згур рванулся вперед, но лицо ударилось о невидимую стену. Темные силуэты домов стали расплываться, серым туманом покрылась река, и упала тьма — непроглядная, невыносимая, страшная…
Он открыл глаза и долго лежал, боясь пошевелиться. В затянутое слюдой окошко сочился предутренний сумрак, в коридоре уже слышались осторожные шаги тетушкиных холопов, вставших растопить печь да завтрак приготовить, а Згур все никак не мог прийти в себя. Сны посылают боги — он верил в это. И если отцу разрешили прийти из Ирия — то неспроста. О чем он хотел предупредить? Не мстить? Но он, Згур, не мстит, он делает то, что нужно Краю, — как и отец в дни Великой Войны. Когда все будет сделано, он вернется домой и… Забудет? Нет, не забудет, но станет ждать нового приказа. Нет, тут опасаться нечего.
И тут вспомнился кобник — проклятый предатель, которого он сдуру да из жалости накормил горячей похлебкой. Может, отец имел в виду именно его? Но ведь браслет остался у заброды! Значит, и тут бояться нечего, и зря отец беспокоится в теплом Ирии. Нет, хватит думать об этом! Остался один день — последний, а там…
Згур пружинисто вскочил, привычно упал на пол и, скомандовав голосом наставника: «Начали, жабья душа!», принялся отжиматься. Вот так, волотич, вот так, сотник Згур! Бредни да страхи прочь, пора и о делах подумать. Первое — отправить Черемоша на торг за конями да припасами. Второе…
— Сапоги! Ну!
Голос Улады звучал сердито и недовольно. Черемош подскочил, склонился, схватил за красный огрский сапог, потянул…
Згур хмыкнул, продолжая возиться с костром. Это повторялось уже третий вечер и весьма его забавляло. Сапоги снимать дочь Палатина не умела — и не собиралась, как и расстегивать кафтан, садиться на лошадь, а равно с лошади слезать. У нее не было холопов и слуг, зато имелся безотказный Черемош. Згур дунул на разгорающийся хворост и еле удержался, чтобы не рассмеяться. Ну, ладно, он-то понятно. Но чернявый за что мучается? Любовь? Ну, знаете! Если это любовь!..
Первые пару дней Згур опасался, что невыносимый нрав Улады превратит их путешествие в сущее Извирово пекло. Девица ворчала и спорила по любому поводу, отказывалась есть похлебку, сваренную на костре, и требовала, чтобы по ночам от нее отгоняли комаров. Занимался всем этим Черемош; сам Згур с первого же дня молчаливо дал понять — он проводник, телохранитель, но не холоп. Кажется, Улада это поняла, но ограничилась тем, что почти не разговаривала с ним, а ежели приходилось, то называла Згура исключительно «наемником». Но более всего доставалось чернявому, и Згур лишь гадал: сколько еще вытерпит парень? Но Черемош терпел, и оставалось только удивляться — выходит, это и есть любовь?