Орленок
Шрифт:
— Эй, трудяги, потише крутите! Видите, мы не управляемся, — крикнул Толя Володин. Взмахом головы он откинул льняной чуб назад, вытащил из кармана носовой платок и попросил Валю Соколову завязать его на голове узелочками у правого и левого виска.
— Тоже работнички, с горкой пшеницы не справятся. Вас же там целая армия, — засмеялся Геннадий. На его пыльном, загорелом лице белели зубы.
— Армия в юбках — немощная армия, — философски изрек Володя Козлов и покосился в сторону девочек.
— Ах, в юбках, — пошли в атаку девочки. — Что бы ты, тихоход несчастный,
Геннадий подождал, пока «немощная армия» утихомирится, и спокойно сказал:
— А верно, Володька, ты без девчат нуль. Понял? Сам устал, а на них набросился. Я тоже устал. Шабаш, что ли? На пять минут…
Ребята уселись рядом.
Вдали плыл комбайн. Вот он остановился, и из выгрузного шнека в бричку посыпалось зерно. Лошадей погонял подросток, грозно на них покрикивая:
— Н-но, Зорька! Мальчик, поторапливайся!
Лошади отмахивались хвостами от мух, лениво шли по стерне к току. Ребята подбежали к бричке, живо разгрузили ее.
— Подгребайте зерно в кучу, — приказывал Кузьма Гордеевич.
Жара стояла невыносимая. Лишь вечер приносил прохладу и отдых. Придя на полевой стан, школьники первым долгом бежали к бочке с водой. Набрав полные ведра, девочки уходили за дом и там плескались, мальчишки тут же, у бочки, отмывали грязь. Приятно освежиться после трудового дня!
Во время ужина верхам на лошади подъехал почтальон. Ребята вскочили с мест, окружили его. Потянулись к газетам — что принесет сегодня сводка Совинформбюро?
— Голенев есть? — выкрикнул почтальон. — Письмо ему.
Геннадий схватил конверт, бегло взглянул на почерк. От мамы. Торопливо вскрыл его. В нем была записка от мамы и письмо от отца. Долгожданное письмо! Тревожно подумал: где теперь отец? Ведь армия отступает…
Отец писал:
«Здравствуй, Геня! Здравствуй, сын! Уже год, как расстались мы с тобой. Уже год, даже с лишним, как я и мои товарищи фронтовики боремся с фашистами за счастье и свободу нашей Родины. За твое счастье, сын! Это очень трудная война. Я не хочу скрывать от тебя этого. Ты у меня совсем, совсем большой. Тебе пятнадцать лет. Знаю, не легко и тебе сейчас в совхозе. Знаю это и горжусь тобой. Я тут рассказывал нашим фронтовикам, как вы помогаете убирать урожай. Привет вам от них и фронтовое спасибо.
Помнишь, ты боялся, что не будет у тебя возможностей для подвига? Подвиг, мой сын, всегда можно совершить, и тем он замечательнее, что его совершают, не думая о нем.
Через час идем в бой, и думаем все о будущей победе. Сколько предстоит сделать нашему народу и для нее, и после нее! И нам с тобой. Правда, сын?
А сейчас успехов тебе в труде. Пиши о своих друзьях.
Целую тебя.
Твой отец.
Первого июля 1942 года», — дочитал последнюю строчку Геннадий.
Ребята приумолкли. Каждый проводил кого-то из родных на фронт. Каждый тревожился
— Ну, совсем носы повесили, — пошутил Вадим. — Знаете, что? Давайте примем мудрое решение — спать! А? Согласны?
Ребята невесело засмеялись.
Девочки ушли в дом.
— Вадим, а я в степь, — обратился к Шевцову Толя Володин.
— Никуда. Спать! — отрезал Вадим.
— Но должен же я когда-нибудь поймать перепелку? — Толя вопросительно вскинул брови на Вадима.
Вадим знал, что Толю-птицелова не переубедишь. Если он задумал, то… — и, махнув рукой, буркнул:
— Кому что.
Анатолий неторопливо направился в степь, прислушиваясь, откуда сегодня послышится «фить-пирю».
…Мальчики постлали одеяла на свежей соломе.
— Давайте ляжем по-цыгански, колесом, а утром подниматься первому крайнему, — предложил Борис Ларченко, курносый, задорный паренек.
— А крайнего найдет Вадим, — поддержал Геннадий.
Смеясь, мальчишки легли рядом. На миг наступила тишина. Геннадий смотрел на черное небо, усыпанное звездами. Вслух спросил:
— Интересно, где сейчас фронт?
— А зачем тебе? Лучше, когда не знаешь, — тихо сказал Володя.
— Лучше, когда смотришь опасности в глаза. — Геня помолчал, положив под голову руки. — Когда была финская война, мама купила мне карту СССР. Я повесил ее над кроватью вместо ковра…
— И смотрел опасности в глаза, — сострил Борис.
— Не перебивай, Борька. Тоже мне остряк-самоучка! Нет, правда, ребята, знаете, что я делал? Отмечал флажками места боев и вообще с двумя своими товарищами из пионерского отряда изучал географию. Вот скажите, какие четыре города имеют в своем названии четыре буквы «а»? Скажи-ка, Борька! Или ты только на язык острый?
— Подумаешь, удивил! Алма-Ата, — отозвался тот.
— Караганда, — подсказал Вадим.
— А еще?
Ребята молчали.
— Ну-ка, думайте: третий на Севере, четвертый почти рядом с нами.
— Спать хочется, — зевнул Борис.
— Что те города… — Вадим приподнялся на локте. — А вот Ставрополь вы знаете? Его историю? Читал я в нашей газете статью. Интересная! На горе, где сейчас собор, в 1778-году была построена крепость. А в крепости был сам Александр Васильевич Суворов.
— Вадик, а на углу Дзержинского и Коминтерна стоит дом, где останавливались Пушкин и Лермонтов, — вспомнил Володя.
— А кто жил в доме, где сейчас наша школа, в девятнадцатом веке? Молчите? Значит, не знаете, — торжествующе произнес Геннадий. — Коста Хетагуров! Я люблю его стихи. Вот послушайте:
Дешевая лампа едва озаряет Убогую келью… Некрашеный пол, Железная печка… Кровать занимает Всю заднюю стену… Два стула и стол. Вот вся обстановка обители тихой, Заветных мечтаний, излюбленных дум И честных стремлений. Склонившись над книгой, Юнец напрягает пытливый свой ум.