Орлиное гнездо
Шрифт:
“Милостивая княгиня!
В сердечной скорби пишем тебе, что отец твой, великий боярин Раду Кришан, скончался. Он почил в бозе, едва прочитал твое письмо, в котором ты известила нас о своем вокняжении. Боярин схватился за сердце и упал мертвым.
Мы оплакали его и похоронили со всеми подобающими почестями, и ныне он лежит в фамильном склепе – буде ты, государыня, пожелаешь посетить его могилу. А мы остаемся твои верные слуги. Здрава будь, княгиня, и не забудь нас”.
* Город по соседству с Будой: после их слияния образовался современный Будапешт.
*
========== Глава 63 ==========
По Раду Кришане отстояли большую и пышную заупокойную службу. Колокола Бисерики-Домняскэ оповещали весь город об утрате, понесенной княгиней, - и княгиня, слушая мелодичный глубокий перезвон, ощущала скорбное и глубокое удовлетворение. Это она, Иоана из рода Кришанов, сейчас потрясала сердца, это ее печаль сделалась печалью всего Тырговиште!
Бела Андраши, наследник Византии, венгерский граф и господарь Валахии, стоял рядом с женой и держал ее за руку. Прекрасная голова его, отягченная короной, была опущена, губы шевелились, точно он повторял шепотом греческие молитвы, которые были для его сердца как греческий мед. О несчастный, утративший отчизну!
После панихиды государь, государыня и придворные в молчании вернулись во дворец. Среди этих людей, валахов и венгров, было и два крещеных турка – два брата, как нарочно, рыжеволосых и голубоглазых. Они и между собой называли друг друга своими именами во Христе. Князь хотел выгнать их из дворца, одолеваемый такой же слепой ненавистью и подозрительностью к туркам, как Дракула, но Иоана удержала его - нельзя было править и хранить веру, совсем не имея веры в людей.
Когда князь остался наедине с женой, он долго молчал, как будто его одолевала какая-то неприятная, постыдная мысль.
А потом он сказал:
– Иоана, тебе сегодня еще нельзя было входить в храм! Ты ничего не говорила мне, но я знаю, что это так!
Иоана улыбнулась.
– Я государыня, - сказала она. – Я предстою Господу иначе, нежели простые люди. Зачем же ты разрешил мне отпевать отца сейчас, если думал, что мне нельзя?
Андраши улыбнулся тоже, глядя на нее с умилением и жалостью.
– Затем, чтобы утешить тебя. Потому, что ты предстоишь Господу иначе, нежели простые люди, - прошептал он, взяв жену за руку. – Если Господь дозволил неверным ворваться в свой дом, в свой град на земле, и осквернить его – неужели же он не дозволит христианской княгине утешаться в своем доме, когда бы она того ни пожелала?
– А почему Господь дозволил туркам осквернить Константинополь? – дрогнувшим голосом сказала Иоана. – Почему он допустил в храм меня, которая…
Голос ее упал до шепота, и сердце похолодело - как всегда, когда она ощущала, что скудеет верой.
Князь долго молчал.
– Царствие Божие внутри нас, - сурово сказал он наконец. – Вот храмины, которые нам заповедано хранить!
Он коснулся сначала своей груди, потом ее.
– Как ты изменился, - сказала Иоана: не зная, радоваться этому или нет.
Она знала, что человек, стоящий перед нею, - совсем, совсем другой,
– Ты изменила меня, - сказал господарь.
И она знала, что это так. Как и то, что он необратимо переменил ее саму.
Ночью муж пришел к Иоане, хотя она еще не приглашала его, - однако не лег к ней, пока она сама не простерла руки и не позвала его, движением всего истомленного тела.
– Как ты узнал, что я хотела тебя? – шепотом спросила она.
– Я услышал твой зов, - улыбаясь, ответил он. – Ты звала меня сердцем так, что я услышал сквозь стену…
“Звала не сердцем - плотью”, - подумала Иоана.
Но она звала его всем своим существом. Супруг утонул в ее жарких объятиях, и княгиня – в его; он овладел ею сразу, с жадностью, с тоской, и она так же принимала его. Князь ощутил, что возлюбленная плачет, и прошептал, замерев в испуге за нее:
– Тебе больно?
– Нет… - всхлипывая, ответила жена, сжимая, стискивая его. – Мне больно без тебя… Не говори больше ничего…
И он прижимал ее к себе, как свою собственность, как сокровище, осушая губами ее мокрые щеки. Он молился ее телу, всему, что она была. Теперь Андраши как никогда ощущал, что возлюбленная не способна ему изменить, - так дарить себя можно только одному мужчине.
Потом Иоана сразу уснула, как будто напившись чудесного сонного зелья. Лицо ее было страдальческим и счастливым. Что есть страдание, что счастье – и как отделить одно от другого?
Князю пришлось бы потянуть время в любом случае – какими бы силами он ни располагал. Корвин дал ему ценный совет, который был не нужен – Андраши куда лучше короля понимал, как вверенная ему страна нуждается в исцелении.
Иоана была уже несколько недель беспокойна, томилась сама не зная чем; и подозревала, что не только от подступающих холодов и тягот правления. Она, наверное, была непраздна… но пока не спешила сказать супругу. Как раз наступил Рождественский пост*, и они не делили больше ложе: Иоана не знала, идет ли это от любви к греческой вере, вдруг захватившей ее мужа, или от желания показать христианский образец своим подданным – или же от усталости, печали, что угнетали его на валашском престоле. Бела Андраши в полной мере понял, что есть Валахия и что есть господарь Валахии: один за всех людей, один на всю землю. Ему каждодневно приходилось и судить, и рядить, а то и казнить – однажды жена разглядела и указала ему заговорщиков, стакнувшихся с турками в самой столице.
Все виновные были преданы смерти: быстрой и милосердной, памятуя о князе Цепеше. Им отрубили головы на главной площади.
Мехмед еще с месяц не подавал о себе вестей – не все спокойно было и в его империи: чем больше земель султан захватывал, тем большего напряжения сил требовало удерживать их под своей пятой. Однако турецкие набеги оттого только участились: мелкопоместные беи без глаза распоясались и клевали Валахию, как куры зерно.
Занятой по горло, князь не заметил, что жена, как и он сам, охладела к любовным утехам. Хотя любовное их взаимочувствие не уменьшилось – и каждый разговор их был как ласка, как память об объятиях.