Орлиное гнездо
Шрифт:
Двери тюрьмы отворились перед Василикой и Корнелом, когда оба узника приготовились к смерти – настолько, что вернуться к жизни для них было мучительно, как прозревшему опять взглянуть на солнце.
Освобожденные заключили друг друга в объятия, которые, казалось, никогда не разомкнут. Этого не понять было никому, кто не испытал того, что они по вине друг друга – и ради друг друга…
– Идем домой, - нежно сказала Василика.
Они не знали, как объяснить свое спасение; и не требовали никаких объяснений ни у стражи, ни у королевского
Корнел взял свою хозяйку за руку, и они пошли, опираясь друг на друга. Венгры провожали их взглядами – молча, как будто наблюдали какой-то священный обряд.
Люди, которых они так и не разгадали, удалились, прихрамывая, но ни разу не обернувшись.
– Теперь – навсегда, - сказала Василика Корнелу, когда они остались без чужих ушей. Витязь покачал головой.
– Нет… Только на минуту, - прошептал он. – Но и этой минуты довольно… на целую жизнь.
Он поцеловал ее.
========== Эпилог ==========
Белу Андраши выпустили из крепости через два месяца после освобождения Василики и Корнела; валахи так и не встретились с ним, к счастью для всех троих. Незаконного графа отвезли к его дряхлой матери, ревностной католичке. Он скончался у нее на руках через полгода – тихой христианской смертью; но никто, даже соборовавший* его священник, не мог разобрать, что шептали немеющие губы человека, некогда возмечтавшего покорить себе и мир, и небеса.
Когда дыхание белого рыцаря улетело, глаза его оставались открыты – глаза, не страшившиеся смерти до самого последнего мгновения.
Лорант Дьюла долго осаждал Василику – она не ожидала такого упорства от навязанного ей жениха; потом он отступился и лишь молча страдал по ней. Барон исчез из Буды, уехав не то в скромное имение своего отца, не то на землю, пожалованную Корвином ему самому; Василика слышала, что он так и не женился. Она узнала, что Дьюла умер совсем молодым, сражаясь за короля против последних мятежных феодалов.
Михня Дракула поправился. Илона, кузина короля, родила князю еще одного сына, названного в его честь.
Корнел все еще жил и служил королю, хотя голова его совершенно побелела, а морщины на лице больше не разглаживались и не скрадывались ни светом, ни тьмой. Он тоже больше не женился - и жил почти в монашеской строгости; и был удовлетворен своею участью, год за годом наблюдая, как взрослеет его сын.
Когда Раду Испиреску исполнилось тринадцать лет, он, подобно отцу, принес присягу Матьяшу Корвину, который все еще правил – и все еще был бездетен. Но его правление вознесло Венгрию на вершину могущества, какого она не знала ни до, ни после Справедливого короля.
Раду был католиком наружно, но сердце его оставалось православным, и горе было бы тому, кто посмел бы покуситься на святыни его сердца. Он вырос сильным юношей с длинными черными волосами, широким в кости, как его славный дед, но красивым и чутким душою, как родители.
Василика дожила до присяги своего пасынка – а потом, как будто только
Корнел, который был тогда дома, Анастасия, Раду – все люди, любившие ее, наперебой стремились посидеть с хозяйкой и поухаживать за нею; но Василика отказала им. Тем паче воспротивилась, когда сесть у ее изголовья захотела вся семья.
– Как будто перед смертью, - улыбаясь, сказала она. – Не провожаете ведь вы меня!
Корнел и Анастасия ушли; а Раду, который все последние годы звал ее матушкой, отчего-то никак не желал. Василика попросила, чтобы он обнял ее и поцеловал – крепко, очень крепко.
– Мне так будет легче, - прошептала она.
Раду сел подле нее и охрипшим голосом спросил:
– Ты умираешь, да?
Василика закрыла глаза.
– Милый, пожалуйста, оставь меня… И молчи…
Она сама сознавала, как жестока с этим юношей, совсем не знавшим родины – и узнававшим ее только в лице, в голосе, в руках своей второй матери. Но иначе Василика не могла говорить. Она и так сейчас собрала последние силы, чтобы не заплакать - не уронить, не предать себя.
Она ощутила, как Раду больно; потом ощутила, как он склонился над нею, коснувшись теплым дыханием ее лба, и поцеловал названую мать. Потом перекрестил.
Потом юноша встал, судорожно вздохнул, как будто всхлипнул и сдержался неимоверным усилием, - и быстро вышел из комнаты. Хлопнула дверь. Василика вздрогнула.
Она шевельнулась всем телом и приподнялась на ложе, точно вдруг воспротивилась неизбежному, - и только тут поняла, как ослабела. У нее похолодели руки, отяжелели ноги. Стало тяжело дышать. Василика попыталась глубоко вздохнуть – и ощутила, как что-то давит ей грудь.
Открыв глаза, она совсем не удивилась, увидев над собою смуглое лицо, белозубую жуткую улыбку. Марина навалилась на нее обоими твердыми локтями. Черные ее волосы щекотали умирающей лицо.
– Ты дождалась, - прошептала Василика.
Марина приникла к ней, почти совсем легла на нее – и это было сладостно, как засыпать в мороз. Нежить холодила ее своим телом - но дохнула в ухо горячим:
– Теперь ты будешь танцевать со мной.
Василика закрыла глаза. Сил сопротивляться тому, что овладевало ею, больше не было; и она ожидала полной темноты, забвения, сладостной потери себя. Но это умирание так и не наступило. Исподволь изумившись, Василика ощутила позыв подняться, легкость – и встала на ноги, не чувствуя никакой больше тяжести, даже собственного веса.
– Что?.. – спросила она.
– А вот что, - шепнул вампир ей в ухо.
На кровати перед ними лежало мертвое тело – мертвое, чужое тело. Каштановые волосы тронула седина, морщины прочертили смуглый лоб, пролегли в уголках закрытых глаз. А сама Василика чувствовала себя совсем молодой и сильной. Ее глаза открылись, чтобы узреть то, чего не вынес бы никакой смертный.
Она радостно рассмеялась – и Марина рассмеялась в ответ и притянула ее к себе, переплетя пальцы с ее пальцами. Боярская дочь поцеловала ее сначала в щеку, потом в уста, крепко и головокружительно. Как будто напоила живительным нектаром.