Орлий клёкот. Книга первая
Шрифт:
— Левофланговым глаз с берега не спускать. Не прозевать пешей атаки.
Тем временем ночь сделала первую уступку. Чуть-чуть прорисовался в поднебесье ближний белогривый хребет. Скоро, совсем скоро (рассветы в горах быстрые) лизнет солнце лучами своими снежные вершины, и заискрятся они, разбрызгивая свет по ущельям и теснинам — вмиг наступит день, защитникам станет сподручней, и если Абсеитбек не дурак, то именно сейчас, опережая рассвет, бросит все свои силы в атаку. Напряжены казаки, ждут. Богусловский резерв подтянул к воротам, но пока ничего не предпринимает. И ему не ясен еще дальнейший ход боя.
Вот
Всадники уже вскинули клинки и завопили во все глотки не столько для устрашения казаков, сколько для того, чтобы задавить свой страх в диком крике, а пулемет выплюнул коротко и осекся. Тут же вновь ожил, но снова будто подавился. Еще раз заговорил пулемет и снова умолк. Взяли бандиты под перекрестный огонь пулемет и со стены, и с тыла. Конная же лавина все ближе и ближе. Конец, кажется, костюковскому взводу, не удержаться ему, зажатому с трех сторон.
«Что смотрит, в бога мать, отец-командир! — кроет Богусловского Костюков. — Труса празднует интеллигентик?!»
Богусловский же вывел резерв из крепости. Пулемет сам установил рядом с дорогой и лег за него. Пальцы давно уже на гашетке, но ждет. Еще десятка два метров поближе, еще пяток…
— Пли!
Рявкнул залп, и, будто рожденный этим залпом, захлебисто затараторил пулемет. На дороге сумятица: кони ржут, бандиты орут и воют, а казаки передернули затворы карабинов и:
— Пли!
— Очистить тыл! — командует Богусловский, продолжая сыпать свинцовую смерть в конную толчею.
— Аллах всемогущ! — грозно кричит Абсеитбек своим растерявшимся джигитам, и вновь лавина рвется вперед.
Прорвались бы конники к бане, да повезло казакам. Угодил кто-то из них в Абсеитбека. Прохрипел тот из последних сил: «Смерть неверным!» — и повалился с седла.
Словно подменили атакующих. Они мгновенно развернулись и понеслись за поворот дороги: сверху, со стены, джигиты, торопливо позакрепив кошки, соскальзывали вниз и бежали во след конникам; в этот самый момент сыпануло солнце в небо мириады ярких нитей, вроде бы специально освещая позор бегущих в панике горцев.
Казаков не столько удивило, сколько озадачило столь единодушное бегство только что озверело рвавшихся к крепости горцев. Не хитрость ли какая? Но Богусловский, отпустив гашетку «максима», крикнул:
— Прекратить стрельбу!
Он верно оценил ситуацию: властелина, цепко державшего джигитов, больше нет, можно поступать соразмерно своим желаниям, а желание почти всего отряда горцев — жить спокойно, обрабатывать землю и растить детей.
К Богусловскому подбежал Костюков, возбужденный боем и оттого особенно привлекательный.
— Дозволь, командир, вдогон?!
— Не стоит, Прохор. Зачем врагов наживать.
— Не мы же первыми задрались…
— Верно. И мы не последними станем.
Поднялся Богусловский из-за пулемета и, указав на гладкий валун, пригласил:
— Присядь, потолкуем.
— Можно и потолковать, — без большого желания согласился взводный. — Что ж не потолковать.
— И где это, удивляюсь я, твоя смекалка порастерялась? — усмешливо спросил
— Думаешь, не полезут?
— Кто знает. Предположить, однако, можно вполне, что разум возьмет верх. Узурпатор мертв, а нового они постараются не рожать. Сейчас, во всяком случае. Вот так, Прохор Костюков. Совет тебе добрый: не рвись кровь проливать без нужды. Ты видал хоть раз, чтобы орел заклехтал без нужды? Только тогда его боевой клич понесется по горам, когда кинется защищать гнездовье свое от врага. Кровожаден только волк. Запомни: только в армии дано право командиру посылать людей на смерть, только в армии командир может отдать приказ убивать людей и получать за это даже награды и чины. И судья лишь один у него — совесть. Мой отец, генерал, учил нас, сыновей, а мы все — офицеры, блюсти эту совесть. Крепко блюсти. Я не отец тебе, Прохор Костюков, но все равно говорю: блюди, Прохор, командирскую совесть с первого дня и навечно. Не волком будь, а орлом. А путь твой, будешь жив если, по прямой вверх и вверх. Вот так, Прохор Костюков, командир новой армии…
Промолчал взводный. Не сказал ни да, ни нет. Но лихая бесшабашность словно слетела с его лица, и теперь походил он не на беспечного казака-рубаку, а скорее на пахаря, который мучительно раздумывает: начинать сев ржи либо перегодить, чтобы не просчитаться и не остаться с малым урожаем, а значит, голодным. И Богусловский с удовлетворением подумал: «Воспринял. Недурно это, недурно». Распорядился, помедлив чуточку:
— Иди во взвод. Умерь пыл казаков. Но ленты из пулемета пока не вынимать. Наблюдателей за рекой выставь. Чем окончится вече за поворотом, нам с тобой неведомо.
Время шло утомительно медленно. Ждать всегда не весело, а ждать боя, ждать возможной смерти — вдвойне неуютно. Да и морозец набирал силу, а солнце словно злорадно смеялось, обливая студеными лучами зябнущих казаков. Вскочить бы, промяться хоть самую малость, но где там! Может, там, за скалой, того и ждут, чтобы поднялись из-за своих укрытий казаки. Враз покосят. Исподтишка стрелять контрабандисты куда как мастаки. Но и иное у казаков на уме: вдруг разбежались по своим аулам налетчики! Чего ради тогда сопли морозить? Казаки, что помоложе, поругивают уже взводного: «На кой черт выбирали такого?! Испужался взять в шашки сартов!» Богусловскому тоже впору икать: костят за то, что не пошлет дозора разведать обстановку. Не ждать же, покуда рак на горе свистнет?
Похоже, казаки пеняли Богусловскому за дело. Он и впрямь не знал, что предпринять. Около двух часов прошло, а ни атаки, ни белого флага. Вот и гадай: то ли разъехались по домам, то ли за подмогой гонцов послали, то ли никак не договорятся ни до чего? Послать разведку? Риск велик, а толку — чуть. Скрытно не смогут казаки пройти за поворот, как куропаток, их могут пострелять. А то и захватят. Вот тогда осмелеют и станут свои условия диктовать: до тех пор заложники останутся живыми, пока будет беспрепятственный переход за кордон и обратно. Не согласишься — истерзают казаков, вверивших свою судьбу в твои руки, так, что врагу лютому такого не пожелаешь…