Орлий клёкот. Книга первая
Шрифт:
«— К встрече нужно хорошо подготовиться, — словно размышляя вслух, заговорил Богусловский. — Привезем трупы убитых гайдамаков сюда. Броневик и мотоциклы выведем загодя. Укроются пусть только за постройками, но моторы не глушат».
«— Ни к чему это. Вроде трусы мы…»
«— Думаю, пригодится. Еще как пригодится! Я так считаю: встреча делается специально, чтобы отвлечь внимание. Поверьте мне, сегодня нас пригласят на ужин. И стол, если мы согласимся, накроют отменный. Изобильный стол. Думаю, не ведают немцы о разгроме гайдамаков. И вот еще что… Повстанцев следует
После небольших дебатов предложение Богусловского было все же принято.
До начала встречи пограничники все, что задумали, успели сделать, и на перрон, к колючей проволоке (в три кола), разделявшей станцию на советскую и германскую, комиссар и Богусловский вышли уверенно. Пошагали неспешно, плечо к плечу, по щербатому бетону. Следом, в шаге от них, шел переводчик, за ним, держа новые трехлинейки «На плечо!», печатали строевой шаг новыми сапогами четверо красноармейцев.
К воротам, тоже тройным, густо обвитым колючей проволокой, подошли одновременно и кайзеровцы, и советские пограничники. Часовые отперли внешние ворота и поспешили к серединным, на которых висело два замка: немецкий и русский.
Проскрежетав петлями, распахнулись створки, и, не доходя шага до границы, остановились с деланными улыбками на лицах представители двух враждебных держав: немцы в парадной форме с неизменными касками на головах, наш комиссар в кожанке, Богусловский в своем поношенном кителе со следами погон, и только красноармейцы были обмундированы по всей форме. Немец даже не смог сдержать презрительной усмешки, вскидывая руку для приветствия. Но тут же на лице его, явно вопреки желанию хозяина, вновь появилась улыбка, и кайзеровский офицер заговорил, насилуя себя, мягко и приветливо, а переводчик шустро подхватил:
«— Он имеет два заявления. Приглашает к себе в гости, чтобы за дружеским столом найти справедливое разрешение этих заявлений…»
«— Русский обычай не позволяет водить гостя в гости», — ответил погранкомиссар и развел руки. Мол, ничего не поделаешь, обычай — вещь серьезная.
Да, германский офицер знает, что гость из Москвы здесь уже не первый день, вот он и хотел бы высказать свои претензии. А деловой разговор удобнее вести не у колючей проволоки.
«— Не мы вбили колья, и проволока не наша», — хотел отпарировать Богусловский, но сдержался. Ответил официально:
«— Я слушаю ваши заявления».
Переговоры, таким образом, он взял на себя и теперь уже не опасался, что комиссар, несмотря на подготовку, может все же дать промашку.
Немец заговорил резко, рубя фразы, делая между ними паузы, чтобы переводчик успевал перевести каждое слово:
«— Мы имеем сведения о формировании целого полка для заброски на нашу территорию. Договор о мире исключает подобные акции. Если советское командование не примет надлежащие меры, это вынудит нас на крайние меры».
«— У вас точные сведения, но устаревшие. Действительно, какой-то вооруженный отряд укрывался в лесу. Вчера я узнал об этом. И потребовал разоружения
Немец не ожидал подобного ответа. Не великий дипломат, он проработал в своем уме наступательные варианты, а они оказались совершенно не нужными. Богусловский же не давал ему возможности прийти в себя.
«— Пока доставят вещественное доказательство, вы, господин офицер, можете сделать второе заявление…»
«— Оно вытекает из первого, — ответил сердито германец. — Подождем ваши доказательства».
Ждали недолго. У пограничников все было подготовлено загодя, и вскоре уже появились две повозки, на которых лежали трупы гайдамаков и их винтовки. Когда повозки подъехали к колючей проволоке, лицо кайзеровца побагровело, и Богусловский, с удовольствием наблюдая за немцем, заговорил с официальной сухостью:
«— Хочу обратить внимание господина коменданта на оружие убитых. Советская страна таких винтовок не имеет…»
Кайзеровец, ставший похожим на свирепеющего боксера, которого с трудом сдерживают на поводке, взмахнул рукой, и из ближних вагонов на перрон горохом посыпались германские солдаты и с винтовками наперевес кинулись к воротам. Тогда комиссар, сорвав фуражку, крутнул ею над головой, лихо свистнул, словно скоморох перед выходом на круг для огненного перепляса, и выхватил маузер.
Но маузер был уже лишним. Из-за пакгауза, отфыркиваясь дымком, выползал броневик, а по перрону неслись, захлебываясь треском, мотоциклы с заряженными пулеметами, и это, словно ушатом холодной воды, охладило коменданта и всех германских солдат. Они попятились, а часовой поспешно принялся закрывать ворота.
Отступила и советская делегация. Неспешно и чинно.
«— Прямо скажу: под девятое ребро ты индюка германского… Никогда бы не подумал…»
«— Я — пограничник. Здесь пращур мой стерег Русь от ордынцев. Не только бился боем смертным, но и дипломатил. Граница, она испокон веков — граница. Кстати говоря, здесь от набегов степняков засеки сооружали, думаю, не помешали бы они и теперь. На наиболее опасных участках. Как считаете?»
«— Считать-то тут чего? Толковая вещь — засеки. Сделаем. Сейчас же, пока будем ждать доклада из полка, можем наметить, где их работать».
Комиссар да и Богусловский считали, что нападение на полк готовилось вероятнее всего во второй половине ночи, стало быть, те, кто должен встречать гайдамаков, тоже не пойдут из полка слишком рано, вот и готовились они к долгому ожиданию донесения. Но случилось неожиданное: они еще не дошли до пограничного ЧК, а им навстречу уже спешил связной от командира повстанцев. Передал комиссару четвертушку тетрадного листа, на котором химическим карандашом было выведено: «Контрик схвачен. Сознался. О сообщниках не признается».