Орлы и звёзды
Шрифт:
— Ведьма, – подсказал я.
Полковник улыбнулся, но от комментариев воздержался.
— Значит, Странник и Ведьма. Они уцелели в перестрелке, в которой погиб Седой. Они знали, кто их предал, выследили Войновского и ликвидировали его. По нашим сведениям, Войновский давно уже на подозрении у руководства эсеров, и с этой стороны накладок быть не должно. Теперь о вашем внедрении. Через несколько дней в Александринском театре дают пьесу Зинаиды Гиппиус «Зелёное кольцо» в постановке Мейерхольда. На спектакле ожидается муж Гиппиус Мережковский, Керенский, ну и, думаю, кто-то из господ эсеров тоже пожалует. Вы пойдёте на спектакль, прихватив с собой трость Войновского. Дело в том, что в его агентурном
— …А дальше по обстановке, — закончил за него я. Прекрасно! Отличная работа, Пётр Евгеньевич.
— Был рад оказаться полезным, — произнёс Львов, отвернувшись в сторону, чтобы я не мог видеть выражения его лица.
— Мне бы ещё описание личности этого Седого, — произнёс я, сделав вид, что не заметил демарша полковника. — Как-то не хочется засыпаться на мелочи.
Львов достал из кармана фотокарточку и молча протянул мне. Группа мужчин позировала стоя на фоне незнакомого мне пейзажа. Присмотревшись, я обнаружил на снимке знакомые лица.
— В центре Азеф, а рядом Савинков, — произнёс я, как бы рассуждая вслух.
Полковник тут же насторожился.
— Откуда вам это известно?
— Пётр Евгеньевич, у НАС эти лица присутствуют в каждой приличной энциклопедии, — снисходительным тоном пояснил я.
— Ну конечно! — язвительно произнёс полковник. — Я мог бы и догадаться. Эти господа, верно, стали, то есть, я хотел сказать, станут значимыми людьми?
— В какой-то мере, — кивнул я. — Имя Азеф стало синонимом предательства, а Савинков погиб в статусе врага народа.
— Даже так? — изумился Львов. — Что же там у вас такое творилось…
— Скоро узнаете, — усмехнулся я. — Впрочем, с вашей помощью, я надеюсь, нам удастся кое-что исправить. Так кто здесь Седой?
— Слева от Азефа.
Нормальная женщина не станет долго существовать без зеркала, в котором она может увидеть себя в полный рост. Пришлось немного поработать «пилой», зато результат на всю фигуру. Треснувшее зеркало перекочевало в чулан, а его место заняло очень похожее, правда, не волшебное, зато целое. И вот теперь в нём отражается очень даже симпатичная дама в вечернем платье, срочно сшитом на заказ модным дамским портным, в меру приправленная украшениями (спасибо дедушке Юзеку) и с новой причёской. Мишка положенную долю комплиментов уже отпустил и теперь сидит на диване и ноет, что нам пора выходить. А ведь этот тип во фраке и с «бабочкой» – никогда его прежде таким не видела – прав. Надо подъехать к театру – разумеется, мы возьмём извозчика – минимум за полчаса до начала спектакля, чтобы освоится, на других посмотреть и себя, красивую, показать. Потому не без сожаления отворачиваюсь от зеркала и коротко произношу:
— Я готова!
Возле театра я уже бывала. Не так давно, когда сто лет спустя мы гуляли с Мишкой по Невскому проспекту. Мы тогда свернули к памятнику Екатерине II, а потом дошли до театра. Мишка мне тогда все уши прожужжал и про Росси, и про то, что, хотя официальное название театра «Российский государственный театр драмы имени Пушкина» – о, боже, я это запомнила! — название «Александринка» приклеилось к нему ещё с тех незапамятных времён, в которых мы теперь и пребываем. А вот внутри здания я оказалась впервые. Это что-то! Наш Новосибирский театр оперы и балета выглядит на фоне этого великолепия бедным родственником. А на меня обращают внимание и это приятно. Билеты Мишка купил в ложу второго яруса. По его словам, отсюда и видно хорошо и к себе особого внимания мы привлекать не будем. Корзину с цветами,
— Посмотри, в директорской ложе Гиппиус, Мережковский, Керенский, остальных я не знаю.
Про Керенского я помню только то, что он убегал от большевиков в женской одежде. Фамилия Мережковский тоже о чём-то говорит, а вот про Гиппиус я узнала недавно от Мишки. Дни перед спектаклем были перенасыщены новой информацией. Мало того, что мы на пару изучали светский этикет, так Мишка ещё раздобыл книжки Мережковского и Гиппиус и заставил меня их прочитать. Теперь я понимаю, почему мы их не проходили в школе – такого издевательства над детьми даже наша педагогическая наука допустить не могла. Хотя тут я немножко кривлю душой. Кое-что вполне даже читаемо. Рассматриваю директорскую ложу в бинокль. Керенский мужчинка вполне даже себе ничего, как и бородач Мережковский. А эта худосочная блондинка, значит, и есть Гиппиус? Мишка говорит, что она тут слывёт за красавицу. Ну не знаю, к тому же она, кажется, больна. Опускаю бинокль и слушаю бормотание Мишки, который изучает программку: «И почему я был так уверен, что в этой пьесе играет Саввина?».
Начался спектакль. И чем дольше я смотрю на сцену, тем больше начинают одолевать меня смутные сомнения: чой-то развратом попахивает! Выходит, мы там ничего нового не придумали?
В антракте Мишка помчался вручать цветы. Поскольку мороженого у него нет, как и детей в директорской ложе, можно смело ему довериться и понаблюдать в бинокль, как он там управится.
Вблизи от входа в директорскую ложу ошивались два каких-то бугаеподобных типа: то ли шпики, то ли боевики – по рожам, скорее, последнее. Косятся, но не препятствуют. Оставляю корзину возле двери, заговорщески подмигиваю ближнему бугаю и вваливаюсь в ложу. Начинаю молотить языком прямо с порога, пока недоумение присутствующих не переросло в неприятие.
— Господа, прошу прощения за то, что пришёл, не зван, но не смог отказать себе в удовольствии выразить почтение столь приятному обществу. Позвольте представиться: Жехорский Михаил Макарович!
Быстро окидываю взглядом ложу. Две женщины. Вторая, видимо, жена Керенского. Трое мужчин. Керенский и Мережковский на виду, а третий в тени, лица не разглядеть. Если те двое за дверью кого и охраняют, то только его. Похоже, я удачно зашёл. Трость в моих руках он разглядел отлично!
Мережковский, подождав, не добавлю ли я ещё чего, вежливо произносит:
— Сударь, от имени присутствующих я благодарю вас за визит и если у вас всё…
— Ещё одну минуточку, уважаемый Дмитрий Сергеевич, — припускаю в голос просительные нотки. — Позвольте обратиться к вашей очаровательной супруге?
Недоумевает, сомневается, но – вот что значит истинный интеллигент! — соглашается.
— Отчего ж? Извольте!
Быстро выволакиваю из-за двери корзину с цветами и преподношу Гиппиус со словами:
— Позвольте, несравненная Зинаида Николаевна, преподнести сей скромный дар в знак глубочайшего восхищения вашим литературным талантом!
Будь ты хоть декаденткой, хоть символисткой, а против лести-то как устоять? Вот и «белая дьяволица» слегка порозовела щеками, принимая корзину, и хорошо поставленным голосом произнесла:
— Благодарю вас, сударь, вы очень любезны!
Произношу с пылом:
— Ну что вы, Зинаида Николаевна, это все мы должны благодарить Отца, что живёте вы среди нас и озаряете нам путь вашим богоподобным талантом!
Совсем растрогалась «девушка» и в забытьи произнесла фразу, о которой, верно, тут же и пожалела: